Целитель 11
Шрифт:
— Энергии хватает на десять импульсов, — громко заговорил Лит, шлепая «игрушку» по панели. — Целая очередь! Но тут места много, можно еще пару накопителей втиснуть, и выйдет сверхтяжелый истребитель!
— Тридцать две тысячи футов, — сообщил интерком жестяным голосом. — Выходим на цель.
Даунинг заинтересованно приник к мониторам.
— До мишени около ста миль, — сообщил Боуэрс, заметно нервничая. — Тахионный пучок практически не реагирует с плотными слоями, но активно теряет заряд… Сейчас… Вот!
Мишень — каркасный дом — заметно подрагивала
— Готово! Танк!
Невесть, где добытый «Т-34» полыхнул желто-белым накалом. Стальная броня вскипела, мгновенно испаряясь. Светившаяся малиновым цветом башня погрузилась, кренясь, в расплавленное нутро, а пушка изогнулась, как вареная макаронина.
— Сто двадцать миль! — похвастался Лит. — На пределе!
— Неплохо… — затянул Джек, довольно кивая. — Очень даже неплохо…
— Да, сэр… — молвил Боуэрс, и разом поскучнел. — Будь Джеральд жив… Он знал множество нюансов, до которых я так и не смог… м-м… допереть. И всё бы у нас вышло замечательно… Просто замечательно…
«Переживает, — криво усмехнулся директор ЦРУ. — Чует Иудин грех…»
— По данным разведки, — прищурился он, — мистер Фейнберг жив и здоров.
Лит страшно побледнел, до синевы.
— Правда, сэр? — пролепетал он.
— Правда, — сухо признал Даунинг.
В следующую секунду он испытал неловкость — лицо Боуэрса осветилось счастливой детской улыбкой.
Четверг, 16 апреля. День
Оманский залив, борт судна обеспечения «Богатырь»
— Батискаф устроен очень просто, как дирижабль, — бодро рассказывал глубоководник с наголо обритой головой, которого все звали Эдиком. — Только в поплавке у него не гелий, а бензин, и гондола из толстой стали. Бензин легче воды, и не сжимается. Погружается батискаф под весом железной дроби в бункере, а всплывает, освободившись от балласта. Так уходил на глубину «Триест» или «Архимед», но это вчерашний день! — он гордо шлепнул по выпуклому боку «Поиска-6». — Сейчас для этого используется синтактная пена — маленькие полые сферы из прочного стекла в полимерном наполнителе. Мы это дело так и зовем — сферопластиком…
Гирин отошел шагов на пять, чтобы охватить взглядом обтекаемый батискаф с обводами обычной субмарины — ну, возможно, не в меру упитанной, белой в синюю полоску. В длину «Поиск-6» вытягивался почти на тридцать метров, а трехэтажная гондола напоминала цистерну.
Бритоголовый Эдик обвел взглядом толпу любопытных матросов, и подбоченился.
— Мы уже испытали эту лоханочку, — он ласково похлопал по борту глубоководного аппарата, словно коня по шее потрепал, — спускались на дно Камчатского разлома, а это шесть километров!
Мичман глянул в трюм, где недавно почивал батискаф. Судно-носитель недаром звалось «Богатырь» — и трюм глубок, и кран могуч. Правда, на фоне «Минска» оно как будто скукоживается…
—
— Да на фиг он нам сдался! — простодушно ответил Эдуард, и ухмыльнулся. — А вот пару самолетиков выудить — это вполне! Слушайте, товарищи, у меня, у самого вопрос… К-хм… Кадровый! Пилот батискафа у нас есть — это я, а вот инженер запаздывает. Прилетит не раньше завтрашнего дня, вот только американцы ждать не будут! Короче, добровольцы есть?
— Я! — поднял руку Гирин, и все обернулись к нему.
— Ага! — оживился пилот. — А какая БЧ?
— Радиотехническая, — отрапортовал Иван.
— То, что надо! Ну, все… Готовимся к подвигу… э-э… К погружению!
Каперанг Гокинаев, командир «Минска», не возражал — он даже «благословил» мичмана на глубокий поиск. Замполит Якушев и вовсе иззавидовался, но Гирин обещал всё-всё рассказать в мелких подробностях.
Честно говоря, решимость его несколько увяла, стоило ему сравнить разморенный плеск зеленых волн и холодную черноту бездны. Разумеется, ум бодрился — какая, дескать, бездна? Километра три, от силы…
— К погружению! — непривычно резко скомандовал Эдуард.
Океанолог, а по совместительству оператор «механической руки», пожилой Иван Сергеевич браво ответил:
— Готов!
— Готов, — эхом отозвался Гирин.
— Скорость погружения — один метр в секунду.
За толстыми иллюминаторами качался зеленистый свет. Очень постепенно он пригасал, а берилловая влага густела, добирая голубизны, мягко переходившей в синеву.
Десять минут спустя глубиномер показал сто метров, а когда стрелка прошла отметку «300», батискаф окутала тьма с легким лиловым оттенком.
— Тезка, — обронил Иван Сергеевич, — включи носовые фары.
Мичман включил — и обалдел. В лучах света шел снег! Только он не падал, а поднимался с глубины — «снежинки» реяли плавной метелью, всплывая.
— Это не то, что ты подумал, — хихикнул оператор, обретая сходство не то с Калининым, не то с Троцким, и поднял палец. — Планктон!
— А-а… — затянул Гирин, соображая. — А я думал, муть такая… Со дна.
Час спустя в конусе света отливала лишь кристально чистая вода — необъятная пустота вокруг пугала. Мичман поежился, и Эдик бросил через плечо:
— Вань, надень, что потеплее. Плюс десять!
Моряк послушно натянул «кусачий» бабушкин свитер. Старая боялась, что внучок простудится на Северном флоте.
— Вижу дно!
Гирин жадно вгляделся в кругляши иллюминаторов.
— Дно чистое, светлое, табачного цвета, — бормотал Иван Сергеевич, наговаривая в диктофон. — Твердый диатомовый ил. Температура воды за бортом — плюс шесть…
Темно, холодно, но жизнь не сдавалась. Местами голое дно расцветало, будто клумбами — в слабом течении колыхались сиреневые, красные, желтые актинии. На редких камнях покачивали венчиками морские лилии, из норок высовывались розовые щупальца офиур, а крупные алые голотурии задирали, словно хвосты, длинные мясистые выросты.