Целитель, или Любовь с первого вдоха
Шрифт:
Стол отодвигается к окну, Давид, хватая с полки аптечку, умело справляется с перекисью и бинтом.
Я с ужасом осматриваю бедствие, постигшее меня снова, и едва сдерживаю слезы. Воды налилось по косточки, все стены и мебель мокрые. Меня точно выгонят, а пойти некуда.
— Посиди, я вызову ремонтников, — целуя в губы, шепчет Давид.
Киваю и отворачиваюсь, чтобы не смотреть ему в глаза.
Он поменялся. Это уже не тот шальной мальчик, что сводил меня с ума, смешил и водил в парк, где на лавочке ласкал до звездных вспышек. Это взрослый мужчина, способный собраться в нужный момент.
Невольно сравниваю Давида с Сергеем, ведь муж бы меня в первую очередь побил за нерасторопность и не помог бы справиться с последствиями. Когда у Юлечки была температура — первые зубы резались, я ужасно не высыпалась и забыла спрятать свежесваренный борщ в холодильник, и он на утро скис. Муж тогда разорался, что ему жрать нечего, потому я обязана поднять свою ленивую задницу и все исправить. Пока ребенок спал, я забилась в кухонный угол и, плача от безумной слабости и недомогания, готовила заново. Только молоко тогда перегорело, и стало только хуже.
— Минут через пятнадцать приедут, — появляется на кухне Аверин. Я вздрагиваю и упорно смотрю в стену. — Эй! — он приседает рядом, обнимает за плечи. — Ты чего? Это же я виноват. С меня сантехник, как из слона балерина. Но я все-все исправлю, — и он по-детски щелкает меня по носу и притягивает к себе ближе.
— Он давно тек, — роняю, но все еще боюсь наткнуться на синий взор. Мне до жути страшно в нем утонуть. — Нужно было вызвать мастера, а я тянула…
— Не смей себя винить, — пальцы пережимают подбородок и заставляют повернуть голову. Я смыкаю веки и чувствую, как слезы, сплетаясь с каплями воды, стекают по щекам. — Арин… — и я поддаюсь зову — открываю глаза. — Тебе нужна поддержка, и я готов ее дать. Просто так. Слышишь?
— Почему, Давид?
— Потому что я впервые за много лет чувствую себя живым.
Его взгляд плавно соскальзывает по лицу, замирает на моих губах. С его волос капает вода, белая рубашка облепила могучую грудь, выделила рельефную мускулатуру.
Ладонь, что, придерживая подбородок, разворачивается на шею, оглаживает ее и, забираясь на затылок, тут же перемещается на плечо, убирает мокрые волосы за спину. Горячие пальцы топают по ключице, рисуют по влажной футболке полоски дрожи и срываются на выделенный темной вершиной сосок.
— Это плата, да?
Взгляд Давида после моих слов холодеет, стекленеет, руки взмывают вверх, и он отступает.
— Тебе так противно со мной, да? Дело ведь не в муже, да? Дело во мне.
Горький взгляд, красивые губы искривляет презрение, а кулаки хрустят, и Аверин проходит мимо меня, слегка зацепив плечо бедром.
Я не зову его, сижу, не шевелясь, слушаю, как он собирается, как хлопает дверь, как тишина вытягивает мои всхлипы.
Опускаю лицо в ладони, и плотно завязанный бинт касается кожи. Что я делаю? Что. Я. Творю?!
Ремонтники приезжают точно по времени и остаются в квартире несколько дней. Дети, придя со школы, в легком шоке, но быстро адаптируются — шушукаются в комнате и переглядываются. Пакеты, что Аверин каким-то чудесным образом затащил в квартиру, я так и не разбираю, прячу их в шкаф, чтобы не расстраивать малышей. Только продукты запихиваю в холодильник, но ничего не трогаю и детям запрещаю брать — верну, когда Давид придет. А он придет, уверена, не отступит. Глубинно осознаю, что жду от него настойчивости, мужской силы воли, верности…
Дети сопят от недовольства, поглядывают на сыр и фрукты, но все-таки отправляются в комнату доделывать уроки, а мне хочется разбить к чертям собачьим остатки посуды. Пришел Аверин, и наша жизнь, что помалу начала налаживаться, пошла трещинами.
Я пытаюсь узнать у ремонтников, сколько должна, но они загадочно улыбаются и продолжают свою работу. Добираются и до туалета, где давно барахлит бачок, меняют все, даже дверь, что покосилась на ржавой петле, а когда заканчивают там, внезапно лезут в ванную, и я не выдерживаю.
— Что это значит?
— Значит — все оплачено, — отвечает один из крупных ребят и, поправив замызганный краской комбинезон, вытаскивает мою старую стиралку в коридор. Мурчик, что сидел бортике ванны, прячась ото всех, от такой дерзости с шипением кидается на кухню, а там тоже чужаки. Ему приходится метнуться в спальню, а я иду следом и тоже готова шипеть от злости.
— Это переходит всякие границы, — возвращаюсь к столу, где через силу дописывала очередную проду, хватаю телефон и набираю Аверина. Он не отвечает. Гудки тянутся, но на третий и даже на десятый вызов Давид не откликается, а потом звонки срываются, словно его мобильный сломался или сел.
— Мама, что-то случилось? — Миша, заметив, что я на взводе, сползает с кровати, отбрасывает в сторону учебники и обнимает со спины.
Как объяснить мое смятение? Сказать, что его отец пытается нам помочь, а я его пинаю, как дворового пса? Несправедливо? А он со мной честно поступил, когда изменил? Когда предал и оставил одну? За что он так со мной? Подлец и обманщик. Все заслужил и даже больше.
— Мам? — сын обходит меня вокруг и утыкается лбом в грудь, стискавает в объятиях и шепчет: — Это я виноват. Я его позвал.
— Кого, Миш?
— Врача.
— Как?
— Он не первую неделю во дворе околачивался, я запомнил его машину. И его помощника, амбал такой, с квадратным подбородком. Они по-очереди дежурили.
— А почему раньше не сказал?
— Думал, и так знаешь, а кран сильно капал с утра, ты спала, я испугался, что хуже станет. Теперь мы снова в долги влезли, и нам нечего будет есть?
— Все у нас будет, сынулька, это временные трудности. Но больше так не делай. Не вмешивай в нашу жизнь чужих и незнакомых людей. Они не только добро делают.