Целитель, или Любовь с первого вдоха

Билык Диана

— Не касается, значит? Окей, — и внезапно отключается.

Вот же… стерва. Проявила-таки свой норов. Я все никак не мог понять, что меня коробит в ее поведении, а оно вот, что — фальшь. А говорила, что секс без обязательств, что с радостью поможет снять напряжение, что ни на что не рассчитывает, а теперь ярмо мне на шею решила повесить? Взревновала неожиданно? Уволю к чертям.

— Твою ж мать… — бросаю телефон на стол, но достаточно нежно, чтобы не разбить. На осколках разума все еще понимаю, что жду важный звонок. Оборачиваюсь к Северу, и тот понимает все по глазам.

— Я за кофе, — он хлопает меня по плечу и плавной походкой выходит из кабинета, корректно промолчав об услышанном.

Мы у меня дома. Вдвоем. Север поднял ребят, и они прочесывают город вместо нас. Расспрашивают прохожих, всех, кого получится. Ищут по другим каналам, даже в газету объявление дали, в сети разместили посты, в группах поиска людей создали темы.

Эти три минуты — не просто бесконечность. Прорва, в которую я упал и не могу долететь до дна. Кажется, сажусь, голову ведет вниз, роняю ее на сложенные перед собой руки.

Слышу трель соловья, протяжную такую, тоскливую. Гудящую в груди.

Слышу запах нежной кожи. Какие-то полевые цветы и хвоя. Пальчики Арины ласково перебирают мои волосы, вплетаются на висках, тянут к себе. Ее губы, нежные, розовые, пухлые приближаются к моим губам. От нее пахнет кофейными зернами. Я пытаюсь поймать Ласточку, поцеловать, а она смеется, играется, как с ребенком, и вдруг отшатывается.

— Аверин! Подъем! — кричит над ухом Генри и ставит передо мной небольшую чашечку кофе с густой пенкой. — Телефон звонил, я не успел ответить.

Вскакиваю и смахиваю чашку со стола. Она с глухим стуком ударяется о паркет, но не разбивается, зато кремовый ковер щедро заливает кофейной гущей. Клякса напоминает острохвостую птицу, что парит над землей. Она свободна и не собирается попадаться в руки такого зверя, как я…

— Блин, Давид! — тепло и по-дружески ругается Генри. — Спокойней. Тебе, может, мои кубики достать, чтобы ты пришел в себя?

— Он сказал, что мой сын, — шепчу, глупо уставившись на пол, на силуэт кофейной ласточки. О, шизик. Лечиться пора.

— Эм… А ты… — лицо друга вытягивается, губы странно округляются.

— Я, бля, не помню, — взмахнув руками, откидываюсь на спинку. — Столько женщин было последние годы. Как во сне. Но ни одной Ласточки. Ни одной, понимаешь?

— Не очень, — Север складывает руки на сильной груди и присаживается на край стола, ко мне боком.

— Да я без разбору… трахал все, что движется.

— Ну, с твоим диагнозом, наверное, иначе нельзя, — задумывается.

— Если бы можно было, я лучше бы себя чик-чик… чем так мучиться всю жизнь.

— А таблетки?

— Я тогда, как овощ. Ни работать, ни общаться. Медуза, которую бросили на горячий песок.

Север долго молчит, смотрит на умолкший телефон, а я весь дрожу от нетерпения и надежды, что аппарат оживет снова. Даст импульс через пространство, но он, зараза металлическая, молчит.

Генри, замечая мой взгляд, продолжает говорить. Его ровный тон даже убаюкивает, успокаивает.

— Чисто теоретически, могла затеряться некая Арина среди тех, кого ты… кхе, любил, и родить тебе ребенка?

— Я бы ее запомнил! Ее! Бы запомнил! Я же не полный идиот. Она первая, кто так глубоко, — бью себя по груди кулаком, — залезла…

Сначала у меня звенит под ребрами, и я думаю, что все от удара, но после в помещение вливается тяжелый рок.

И я хватаю телефон со стола.

— Да!

На линии тишина и скрежет.

— Алло! Говори, Миша!

— Давид, помогите нам, — как-то странно тихо говорит мальчик. — Мы в Северогодске. Заберите нас. Пожалуйста. Маме очень плохо. Она второй день не встает, а мы… с сестрой, — он шмыгает носом, — есть хотим. Пожалуйста. Мне больше некому позвонить. Нас выгонят вечером из хостела, а нам пойти некуда, и мама больна… — пацан не плачет, но я чувствую, что на грани. — Она молчит и не встает…

— Миша, без паники, — мой голос снижается до неузнаваемости. — Скажи точный адрес.

Глава 16

Давид. Наши дни

— Уходи, — шепчет Арина и глаз с меня не сводит. Будто буравчик, проникает под кожу, ввинчивается в кости, крошит их, как мел.

Прохожу по тесной комнатушке к узкой кровати, стараясь не скинуть вещи, что нелепым пучком висят на гвоздике, и не испачкаться о заплеванные стены.

— Не рычи, Ласточка, — наклоняюсь к ней, втягиваю знакомый запах и немного морщусь. Она закутана как гусеница в одеяло, но ее все равно колотит и трясет. Здесь сыро и холодно, а по полу гуляет приличный сквозняк. Ну и дыра…

Чтобы осмотреть девушку, присаживаюсь на край кровати.

Где они здесь втроем спали? Какой-то ужас, а не хостел. И это еще с них взяли деньги и выгнать хотели за неуплату следующих суток. Мир сходит с ума.

— Сначала мы спали с Юляшкой на кровати, мама на стуле, — Миша показывает в сторону, а мне охота разразиться ядерным, убийственным матом. При детях не посмею просто. Хлипенький советский стульчик подойдет разве что для растопки печки, никак для хорошего сна. — А потом вот так… — малец роняет голову, поймав гневный взгляд матери. — Прости…

И Арина, сцепив зубы, отворачивается к стене, но тело остается недвижимо, будто ей шевельнуться больно.

Дверь в коридор открывается, впуская суматоху и новую порцию холодного неприятно пахнущего воздуха — там снаружи какая-то шваль бродит, а дети прямо на улице среди алкашни и неблагополучных гуляли. Я в дичайшем шоке от увиденного. Что Ласточку так испугало, что она бросила все и поехала сюда? Но не успеваю подумать.

— Давид! — слету обвивает меня ручонками Юла, почти заваливая на кровать. Крепко держит, холодными пальчиками вцепляется в пальто, утыкается лбом в грудь и залезает на руки. От малышки пахнет улицей и булочками. Я придерживаю ее за попу, чтобы не упала на Арину, потому что та болезненно морщится от малейшего качания старого матраца. — Забели нас, пожалусьтя! — шепчет и мотает головой девчушка, рассыпая волосы по плечам. — Не оставляй больсе… — малышка натурально ревет, слезы катятся градом по румяным щекам, тянет носом, трется, словно я ей родной папка. А потом шепчет, испуганно заглядывая в глаза: — Я есть хосьу-у…