Целитель, или Любовь с первого вдоха

Билык Диана

— Я не понимаю, — пячусь, оглядываясь. Дверь открыта, но не думаю, что меня выпустят. — Что тебе от меня нужно?

— Да уже ничего, — он хладнокровно отходит, достает что-то из кармана куртки и поворачивается ко мне, направляя пистолет в мою грудь. — Мне нужна была только твоя фамилия. Только и всего.

— Но как же…

— Банально. Богатенький папочка, от которого бежит нежная дочурка, хотел всего лишь большое семейство. Кстати, ты ведь не знаешь… — он смеется, словно больной, обходит стол отца и встает позади. Я замечаю, что руки его

снова в перчатках. — Он ведь не за старика тебя хотела выдать, а за его сыночка… Не поверишь, кто это.

— И знать не хочу.

— Я не настаиваю, — наклоняется над отцом, что склонил голову набок и больше не двигается. Проверяет пульс и продолжает говорить, будто в его руке не пистолет, а волшебная палочка, что отправит меня на бал. — Ты же так мучилась всю жизнь, я тебе, как истинный лекарь, сниму боль.

— У меня дети, Сергей, что ты творишь…

— Ничего. Детей в интернат отправлю, а подрастут… да придумаю, куда их деть. чтобы не отсвечивали. Забудут тебя, не переживай. У детей ведь раны быстрее заживают.

— За что ты так со мной?

— Не понимаешь, да? — присаживается на край стола и покачивает дулом. — Я для тебя все. Пеленки, лекарства, трахал, как тварь, а ты его… мразь, все равно любила, сказочки о нем писала. Сука… — цедит сквозь зубы, — ненавижу таких, как ты.

— Каких?

— С виду овечек, а внутри… о, внутри в тебе настоящая львица. Видел я как ты верному Целителю зад расцарапала.

— Тварь…

— Я-то? Не-е-т, я просто хочу жить красиво. Случайно наткнулся, что твой папочка ищет тебя — ты же наследница. Единственная. О, как. Да и легко узнал тебя, несмотря на маскарад. Сделал все, чтобы олигарх не добрался до тебя слишком быстро, разорвал ваши отношения с Авериным — эта невидаль, позарился на мой кусок хлеба. Нужно было понять, как вас с дороги-то убрать, вот и подложил докротишке фотошопные снимки. О, бля, ты б видела его лицо — несчастный страдалец. Зато трахал девку отменно, да?

Я горько сглотнула. Что Давиду пришлось пережить тогда?

— Но ты залетела… — продолжает свой рассказ Сергей, — наследник оказался не один. Я думал. Долго думал, что с вами делать. Детей убирать не в моих правилах. Пока ты разбиралась со своими страданиями, я взял твой паспорт и поставил штамп о нашем браке. Пришлось дамочке в ЗАГСе приплатить, но, поверь, документ подлинный. Ты моя жена!

Я пячусь, а дуло вскидывается и тихий голос приказывает:

— Стоять. Я тебя отпускал?

— Прошу, не делай этого, — губы шевелятся, но все тело, будто изо льда. — Здесь куча свидетелей. Как ты собирался меня убить?

Он вдруг выпрямляется и выплевывает с неприятным хохотом:

— Не я тебя убью… — вкладывает в руку отца оружие и нажимает на курок.

Меня разворачивает по оси. Мир уплывает в сторону, и чьи-то крепкие руки впиваются в плечи, не давая упасть.

Мы сталкиваемся с Давидом взглядами. Как мечами.

Затем толчок. И еще. Такой силы, что нас почти заваливает на противоположную стену. Меня тащит вниз

тяжестью массивного тела.

Сквозь гул выстрелов слышу тихие, но пронзительные слова:

— Я всегда тебя любил… Всегда.

Эпилог

Ласточка

Черный. Мне когда-то нравился этот цвет. Он строгий и надежный.

Но сегодня мне хочется сдереть траурное платье, облачиться в малиновое или персиковое и забыть обо всем.

И забуду, но позже. Я должна выстоять, ведь именно этому меня научила жизнь.

Дети рядом, идут, держась за руки. Даже Юла не шалит сегодня, дует красивые губки и с опаской разглядывает высокие и крупные фигуры охранников.

Миша все время молчит. Складка между бровей не разглаживается, даже когда мы проходим по коридору и попадаем в широкое помещение с высокими окнами и длинным столом по центру.

— Мам, — шепчет Юляшка, дергая меня за руку. — Я хочу домой…

— Зайка, не сейчас, — прошу ее, поглаживая ручку. — Потерпи.

— Он точно не вельнется? — доча хлопает глазками и шикает на Мишу, который пытается остановить вопросы сестры махом руки, мол, помолчи. Она много дней подряд терпела, и вот прорвало.

Я теряюсь — впереди зыбкое будущее, позади столько бед и ран, что сложно говорить наверняка. Житнего посадили, но это еще ничего не значит — я все равно чувствую себя под прицелом. Дети испугались до ужаса в тот день, но взращивать их страхи не стану, потому набираю побольше воздуха.

— Все будет хорошо. Ты верь в это, — и улыбаюсь через силу.

— Я буду велить, — малышка складывает ладошки в молитвенном жесте и воздевает глаза к потолку.

Меркулов сегодня за личного охранника. Молчаливой тенью следует за нами. Наверное, все еще чувствует вину, что не защитил Давида. Это видно по его взгляду, стекольно-серебристому после того черного дня, и туго сжатым губам.

Мы садимся, дети по обе стороны от меня, натянутые, как струнки, а когда к нам выходит высокий, подтянутый мужчина, они прижимаются ко мне и до боли стискивают мои ладони.

— Не бойтесь, это друг, — успокаиваю тихим голосом.

— Добрый день, Ирина, — незнакомец протягивает руку, и я замечаю, что у него уникальные по цвету глаза — один серый, второй небесно-голубой. — Данил Соколов. Расследую дело вашего отца и…

Я горько сглатываю. сердце пускается вскачь и вот-вот сломает ребра.

— При детях не буду в мелочи вдаваться, но вы под защитой, в суде выступите свидетелем. Брак с Житним будет расторгнут, конечно. Никаких прав у него на вас не будет.

— Спасибо, — я уже не жду ничего хорошего от жизни, но хотелось бы хотя бы гарантии, что меня и детей не будут трогать.

— Мне-то за что, это вы его, — кивает в сторону, — благодарите.

Я поворачиваюсь.

Дети вскидываются, летят мимо стола и почти сбивают Аверина с ног.

— Папа! — не унимается Юляшка. — Ты где был?