Целитель, или Любовь с первого вдоха
Шрифт:
— Ничего. Пройдет, — говорю на автомате, придаю голосу холодный тон, чтобы ни одна из ядовитых эмоций, способных меня сломать, не вырвалась наружу. — Смог же жить как-то эти годы. Завтра мы с детьми уедем, найдешь себе новые игрушки.
— Не-е-ет, — мотает головой, голос его ломается, хрипит, — прошу тебя, Арин… Ира, не разрушай, ведь они счастливы здесь. Им хорошо.
— А мне?! — из горла вырывается истеричный вскрик. — Каждый взгляд на тебя — это сплошная боль, будто меня по-живому режут. Я не могу больше.
— Так противен?
— Да, — вызверяюсь. — Да! — выкрикиваю. — Противен до дрожи! До ломоты не хочу к тебе прикасаться. До тошноты смотреть неприятно. Ненавижу…
Давид поднимается. Остается вполоборота и, втянув плечи, вдруг выдыхает:
— Прости меня…
И, раскачиваясь по комнате, как раненый медведь, уходит. Не к себе. На улицу. Дверь в глубине дома хлопает, отрезая меня от реальности, будто ножом.
Лежу недвижимо до рассвета. Чудится, что ветер уже не только на улице хозяйничает, срывая остатки пожухлых листьев, но и в комнате. Зябко, холодно одной. А вспоминать жар мужчины, с которым не могу быть, его страсть и порочность… больно. Как же больно! Ведь он с ней… тогда… так же… с такой же страстью.
Ищу в себе силы подняться и начать заново, но получается только слабо улыбнуться, когда в комнату залетают дети.
— Мамуля, ты плоснулась? — лезет целоваться дочка. — Мы с Мишей такие клевые вафли плиготовили! А Давид куда-то плопал, я его по всему дому искала. Обесял научить меня плавать сегодня!
— Юляш, не шуми, видишь, мама плохо спала, — внимательно разглядывая меня, сын стягивает ее с кровати. — Беги, жуй вафли, мы сейчас.
— Спасибо, Миша, — шепчу, пытаясь встать. В висках пульсирует, кровь по венам, кажется, больше не течет, но сердце больно бьет в грудь, колотит ее, обрывая дыхание.
— Что-то случилось? — спрашивает внимательный сын.
— Все в порядке. Просто, — веду ладонью по его черным, густым волосам. — Нам пора домой.
— Тебе Давид не нравится, да? — он присаживается рядом, забрасывает на кровать ноги, скрещивает их перед собой и хмурится.
— Нравится, даже очень, но мы разные.
— А что, любить можно только похожих? — вдруг интересуется сын, а я прикусываю губу.
— Да любых можно, но это не в нашем случае, слишком много препятствий.
— Ты сама говорила, что для любви не существует преград, — вскидывает сын голову. — Обманула?
— Нет, — смеюсь его настойчивости. — Просто не судьба, понимаешь?
— Мам, — он смотрит в глаза, моргает заполошно, словно слезы гонит, — но ты не будешь из-за него плакать?
— Постараюсь.
— Тогда пойду собирать вещи, — спрыгивает с кровати и спешит к двери, а та как раз открывается.
Внутрь, свежевыбритый и, одетый в джинсы и свитер под горло, заходит Давид. На меня бросает колкий взгляд, но сталкиваясь с враждебностью, переключается на ребенка.
— Готовы?
— К чему? — подбирается Мишка.
— Как? Мы же собирались на каток. Забыли?
— А Юла, где?
— На кухне была, — говорит сын и умоляюще косится на меня. Я коротко мотаю головой, и сынулька понимает, вбирает плечи и покорно выходит. Он у меня понимающий. Настоящий мужчина. Единственная моя любовь на всю жизнь. Тот, кто не предаст.
Молчу и, отвернувшись, складываю вещи. Их немного. Остальное, что Давид покупал, я оставляю в шкафу — мне ничего от него не нужно.
— Ты уже все решила, да? — проходит к окну, прячет руки в карманы.
— Я не собиралась давать тебе ложные надежды и не давала их. Будущего у нас нет, сам понимаешь.
— Не понимаю… — пялится вниз, будто на полу есть ответы. — Я тогда… — вскидывает голову в потолок, сопит и дышит тяжело. Поворачивается. Его глаза, синие стекла, залиты слезами. — Я искал тебя. Каждый день. А когда Серый… фотки подсунул, меня будто шваркнуло молнией… Пеленой накрыло. И так все эти годы, пока снова с тобой не столкнулся.
— Ты сейчас пытаешься оправдаться? — кривлю губы.
— Конечно, — наклоняет голову вперед, волосы перекрывают его глаза, — тебе это не нужно. Понимаю. Как скажешь. Отвезу вас домой, — бросает на меня последний взгляд и договаривает: — Но сына я никогда не оставлю. Не надейся на это.
Не успеваю ему ответить. Издали дома слышится детский крик.
Давид срывается в коридор первым, я бегу следом. Голос сына слышится со стороны бассейна, что был всю неделю закрыт. Давид говорил, его почистить нужно и фильтры обновить. Вчера мастера были и, пока воду набирали, дети резвились и с нетерпением обсуждали, как будут учиться плавать.
Влетаем в широкое помещение вместе. Мишка срывается с края, щучкой ныряя под воду. У меня хватает сил на короткий вскрик, чтобы осознать происходящее. Впереди в голубом мерцании слабо барахтается дочь.
— Не-е-ет… — я рвусь к ней, но Аверин тормозит рукой, одним жестким взглядом приказывает стоять на месте и сам ныряет за малышами.
Секунды, пока он вытаскивает обоих на край, для меня растягиваются в ленту Мёбиуса, душат, сбивая с ног.
Мишка тянется к Юле, но Аверин коротко просит его посторониться. Несколько выверенных движений врача, дочка взмахивает густыми ресницами и, откашливаясь, бросается Давиду в объятия.
— Папа-а-а! — сипло протягивает она. — Я так испугалась…
— Все хорошо, — Аверин, облегченно выдыхая, хлопает ее по спине, и я замечаю, как его сильно трясет, а капли на щеках не вода вовсе, а слезы. — Зачем же без меня полезла в бассейн, Юла? Я же запретил… непослушная.
— Я гуляла, — дрожит малышка, прижимаясь к нему щекой, обнимая ручками. — Поськольсьнулась…
Все происходящее выматывает меня так, что я с трудом помню, как мы приходили в себя, обсыхали, пили чай и собирались… домой. Я даже позволила детям взять игрушки, что подарил им Аверин. Они его любят, не стану разрушать эти чувства. Чтобы не выть от боли, абстрагируюсь от реальности, буквально отключаюсь. не хочу ничего не испытывать, пытаюсь забыть все…