Целомудрие и соблазн
Шрифт:
— Каро, — мягко, но решительно перебил ее Томми, — о чем это ты говоришь?
— То есть как — о чем я говорю? — удивилась Кэролайн. — Я говорю о Херсте! — И она взглянула на Томми. — А ты о чем говоришь?
— Я тоже говорю о Херсте.
— Ну да, — кивнула она. — Я так и думала. Ну так вот: спасибо тебе за заботу, но я и так все знаю. Понимаешь, я сама случайно на них наткнулась!
— На кого это ты наткнулась?
— Да на Херста — на кого же еще? — Кэролайн начала терять терпение. — И на леди Жаклин Селдон! Я видела, как они занимались любовью на диване в одной из гостиных на балу у леди Эшфорт!
Ее брат потрясенно замер, не сводя
— Томми! — с укоризной произнесла она.
— Да ладно тебе! — небрежно отмахнулся граф. — Уж не хочешь ли ты сказать, что Слейтер и Жаки Селдон… встречались у тебя за спиной? — Только он употребил гораздо более грубое слово, нежели «встречались».
— Если ты не в состоянии держать себя в руках и обязательно должен сквернословить, — сухо заметила Кэролайн, — то мой ответ — да. — Но любопытство оказалось сильнее правил хорошего тона, и она тут же спросила: — Разве это не то, о чем ты…
— Черт побери, нет! — взорвался Томми. — Я хотел объяснить тебе, почему Слейтер получил пулю в ногу! Ты ведь из-за него так убиваешься, верно?
— Ну… в каком-то смысле, пожалуй, и из-за него, — пожала плечами Кэролайн. — Но, Томми, он потому и получил пулю! — Она громко сглотнула и выпалила, словно ныряла с головой в омут: — Его ранил Брейден Грэнвилл!
— Точно. Чтобы предупредить, — подтвердил Томми. — Чтобы он оставил меня в покое!
Кэролайн нетерпеливо тряхнула головой.
— Нет, Томми! С какой стати Брейден Грэнвилл должен требовать от Херста, чтобы он оставил тебя в покое? Ну как ты не понимаешь? Он выстрелил в него потому, что узнал о Херсте и леди Жаклин!
— Ничего он не знал! — окончательно разозлился Томми. — И я тоже ничего не знал, хотя должен был знать в первую очередь! Ведь я и заварил всю эту кашу! Грэнвилл стрелял в Херста из-за меня! Херст хотел меня убить, потому что до того типа, что ранил меня прошлой зимой, дошли известия, что я выжил! А значит, я могу не только его опознать, но и положить конец его грязным делишкам! Вот он и приказал твоему жениху довести дело до конца!
Кэролайн сидела на траве под неяркими первыми звездами и всматривалась в лицо своего брата. Она всматривалась в него так, словно видела впервые. И только теперь обратила внимание на круги у него под глазами и на странный серый налет то ли от пыли, то ли от грима, покрывавший почти половину лица. Он все еще был одет в тот костюм, в котором вышел из дома в день своего исчезновения, и хотя кто-то явно пытался привести его в порядок с помощью щетки и утюга, полу сюртука украшала длинная прореха, а колени на брюках были темнее из-за налипшей на них грязи.
Но не плачевное состояние его платья заставило Кэролайн встрепенуться и крепко сжать его руки. Она сделала это потому, что никогда в жизни не видела у него такого серьезного лица.
— Расскажи мне все, — потребовала она.
— Ты будешь злиться! — пробурчал Томми.
— Не буду! — пообещала Кэролайн. — Я точно, знаю, что не буду!
И тогда он выложил ей все без утайки.
Глава 37
Брейден Грэнвилл сидел за своим рабочим столом и складывал колонку чисел. Закончил и сердито уставился на полученную сумму. Неверно. Он явно где-то ошибся.
Что такое с ним происходит? Он прекрасно складывал гораздо большие числа, и не на бумаге,
Конечно, он знал почему.
Но не желал об этом думать. Да и о чем тут, собственно говоря, думать?
Разумеется, так ему лучше. Ему лучше без нее. Достаточно взглянуть на то, что она с ним сотворила: он так поглупел, что не в состоянии сложить столбиком несколько чисел! Если бы она осталась с ним, то мало-помалу лишила бы последних остатков разума! Похоже, именно это происходит с теми, кто имел неосторожность влюбиться. Их мозги либо усыхают до полной непригодности, либо размягчаются до желеобразного состояния. Во всяком случае, у Брейдена было такое ощущение, что его мозги превратились в желе или мусс.
Значит, вот она какая — любовь? И ради этого самые талантливые поэты веками изводили горы бумаги, наперебой подбирая самые восторженные и цветистые эпитеты? И этим чувством так восхищался Шекспир? Если это и есть любовь — как имел основание предположить Брейден, исходя из собственного полуобморочного состояния, когда в голове не оставалось ни единой мысли, кроме мыслей о ней, — то увольте, лучше уж он обойдется без такого помешательства. Ему вовсе не улыбалось провести остаток дней, чувствуя тошнотворный ком в желудке и жгучую пустоту там, где должно было находиться его разбитое сердце.
В дверь его кабинета постучали.
А он рассеянно размышлял о том, как дошел до такой жизни. Чтобы Лондонский Сердцеед сидел у себя за столом и без конца вздыхал о единственной женщине в Англии, оказавшейся для него недоступной! Интересно, как много женщин за эти годы впадали в такой же ступор, тоскуя и вздыхая о нем? Он потерял им счет. Он даже не представлял до сих пор, как это больно. Зато теперь Брейден очень хорошо понимал, что заставляло покинутых им женщин без конца строчить слезные письма с мольбами вернуть им былое счастье. Он понимал, откуда брались и их отчаяние, и их угрозы.
Потому что они любили!
В дверь постучали снова.
И он сам виноват в том, что утратил ее доверие. Как долго он знал о присвоенном ему прозвище — Лондонский Сердцеед — и не ударил пальцем о палец, чтобы что-то исправить! Он стал притчей во языцех из-за своих бесконечных любовных эскапад, умения очаровать и вскружить голову любой женщине. И он ничего не сделал, чтобы изменить это, чтобы все поняли наконец: он вовсе не ставил перед собой цель кого-то унизить или обидеть. Просто ни одна из его знакомых не обладала тем, что он искал в женщинах. Тем единственным и неповторимым, что задело бы его за живое.
И так он жил до сих пор.
Пока не понял, что изменить уже ничего нельзя.
— Мертвяк! — В дверях показался Меченый и с досадой спросил: — Сколько можно долбить в эту дверь? Ты почему не говоришь, что можно войти?
— А кому это надо? — Брейден мрачно посмотрел на своего дворецкого. — Ты же все равно ввалишься — говори, не говори!
— Что-то темно здесь у тебя, Мертвяк, — пробурчал Меченый, щурясь на него сквозь сумерки, царившие в кабинете. — Может, хоть лампы зажжешь?
— Нет, — буркнул Брейден и только тогда сообразил, что Меченый прав. Свет, проникавший сквозь стеклянные французские двери, выходившие на террасу, спускавшуюся в сад, утратил оранжевые оттенки заката и приобрел густую синеву ранних сумерек. Чего же тут удивляться, что он не мог правильно сложить колонку чисел? В такой темноте он едва мог рассмотреть собственную руку!