Целую ручки
Шрифт:
Альбом не предназначался для чужих глаз, потому что на одном из разворотов были интимные снимки — Света кормит грудью ребенка. Она ойкнула и быстро захлопнула альбом.
— У меня еще три альбома с Мурлыкой, этапы его роста. Хотите покажу?
— Э-э-э, — замялся Антон.
— Понятно, — улыбнулась Света. — Все родители мучают гостей снимками своего чада. Сами мы постоянно их смотрим. День ото дня не заметно, как малыш взрослеет, а посмотришь на старое фото и поражаешься, как же он переменился, вырос.
Словно услышав, что речь идет о нем, в дальней комнате заплакал Мурлыка.
— Что-то он рано проснулся, — посмотрела на часы и поднялась Света. — Хотя нет, почти два часа поспал. Как время пролетело. Вы уже можете одеться, Антон.
Она вышла из кухни, Антон не спешил сбрасывать хозяйский халат и переодеваться. Он открыл альбом и насладился фото кормящей мадонны. Зачем неожиданно, повинуясь какому-то импульсу, затолкал альбом на дно своей сумки.
Когда Света вернулась с ребенком на руках, Антон уже надел рубашку и куртку.
— Мне пора. Спасибо за хлеб-чай!
— Это вам еще раз большущее спасибо, Антон!
— Света, пока ваш муж отсутствует или когда он будет в командировке, можно мне поработать вашим охранником?
— Благодарю вас, не стоит, — мягко отказала Света.
— Но хотя бы обменяемся телефонами?
Она отвела глаза.
— Понятно. Игнат ревнив?
— Как мавр, — улыбнулась Света.
— Его можно понять. И все-таки я говорю вам до свидания, а не прощайте.
— Всего доброго, Антон!
Спускаясь на лифте, выходя из дома, Антон спрашивал себя: зачем спер альбом? Ведь подозрение без вариантов падет на него. Собирается под девушку клинья забить и выставляет себя мелким воришкой.
Но дальнейшие рассуждения Антона потекли в сторону самооправдания. Во-первых, всегда можно сказать, будто так влюбился, что не выдержал и временно позаимствовал фото. Во-вторых, скоро, когда Света узнает о смерти Игната, ей будет не до пропавших альбомов. В-третьих, это повод снова увидеться, прийти с покаянием. В-четвертых, альбом можно загнать Полине Геннадьевне. Антон решил: если Куститская не даст хорошей цены, он вернет альбом и таким образом вновь встретится со Светой. Как ни крути, он кругом в выигрыше. Правильно сделал, что забрал фотки.
Девичьи грезы
Света помнила запах отца — одеколонно-табачный с ноткой чего-то не поддающегося описанию и очень мужского. Света бережно хранила воспоминание о чувстве веселого блаженного ликования, которое она испытывала рядом с папой. С папой было хорошо, надежно, и ощущение, которому она не знала названия — ощущение безопасности, — навсегда исчезло после ухода папы.
Света забыла, как выглядел ее отец, как разговаривал, как жестикулировал. Только одна сцена врезалась в ее детскую память, но лучше бы стерлась.
Свете исполнилось пять лет, когда мама поймала папу на измене. Мама была очень гордая и выгнала папу. Он умолял простить, говорил, что это случайная, глупая связь. Та самая жуткая сцена: папа на коленях, плачет, бьет головой об пол. Света никогда не видела папу плачущим и разрыдалась в голос.
— Убирайся вон! — театрально показала на дверь мама. — Ты пугаешь ребенка!
Все женщины в душе артистки, только жизнь — не спектакль, в котором завтра можно сыграть по-другому. Папа ушел, потом уехал в другой город. От него остались только алименты. Мама не хотела, чтобы Света виделась с отцом, он смирился и предпочел забыть первый брак. Мамина гордость сослужила отличную службу второй жене папы, которой он наверняка свято хранил верность. Но им самим, Свете и маме, от этой гордости не было радости. Мама больше не вышла замуж и даже романа не завела. Она культивировала убеждение, что все мужчины — биологические машины, запрограммированные на секс, нравственные уроды, бесчувственные к чужой боли. Из лучших побуждений мама внушала эту установку Свете, чтобы дочери не пришлось испытать то, что выпало ей самой. Мама работала в школе и умела вдалбливать ученикам нужные знания, повторяя их бессчетное количество раз.
Света училась в восьмом классе, когда при очередном разговоре о мужской подлости не выдержала и сорвалась:
— Чего ты добиваешься, мама? Чтобы я не смотрела на парней и заводила отношения с женщинами? Была лесбиянкой?
— Нет! — в ужасе воскликнула мама.
— Чтобы я ушла в монастырь? Осталась старой девой?
— Не говори глупостей!
— А какие еще варианты? Быть, как ты, матерью-одиночкой? Извини, но счастливой тебя не назовешь.
Мама жутко обиделась. Она хотела дочери добра. Если человек хочет как лучше, ему трудно доказать, что он не прав. У Светы не получилось. Мама не разговаривала с дочерью несколько дней. Свете пришлось долго извиняться за грубость.
С пяти лет Свету не отпускала тоска о папе. В раннем детстве желание иметь папу было острым и безотчетным, будто зуд в незаживающей ранке. Света постоянно спрашивала: «Когда придет папа?» «Никогда! — отвечала мама. — Забудь о нем!» Но как может ребенок забыть о прекрасном? Это все равно что советовать малышке забыть о мороженом, конфетах, игрушках, навсегда выкинуть из головы самое вкусное и замечательное. Мучение усугублялось тем, что у других детей были папы. Они подбрасывали своих детей вверх, катали в колясках и на велосипедах, просто вели за руку по улице. Маленькой Свете хотелось этого малого — чтобы папа взял ее за руку и повел по улице.
Однажды во время какого-то праздника они были с мамой в гостях, и один дяденька играл со Светой: качал на коленках, делал «козу», щекотал. Света задохнулась от счастья. Она не отходила от этого дяденьки, а в конце вечера бросилась ему на шею:
— Пожалуйста! Будь моим папой!
Мама вспыхнула, остальные гости рассмеялись, тронутые детской непосредственностью. Дома мама кричала на Свету, запрещала позориться самой и позорить ее, маму. Света плакала, не понимая, почему быть счастливой стыдно.
Она ждала папу и в пять лет, и в семь, и в десять, и в шестнадцать. Это ожидание не кончалось, только видоизменялось. Ожидание-надежда, ожидание-тоска, ожидание-ненависть, и снова тоска, ненависть, надежда. Появись папа в периоде ненависти, Света, конечно, сказала бы ему все, что о нем думает, прокляла бы его. Она мысленно выстраивала свою речь именно в таких высоких выражениях: «Я тебя навсегда проклинаю! Ты мне больше не отец!» Но проходило время, ненависть угасала, подкатывала тоска, потом проклевывалась слабая надежда. Со Светой не произошло того, что обычно случается с оставленными отцами детьми: через страдания, переболев, они навсегда вычеркивают отца из своей жизни, и факт его существования ничего, кроме раздражения, не вызывает. Света болела, но иммунитета не выработалось. У нее были периоды, обычно наступавшие после ссор с мамой, когда Света планировала побег к папе. Она копила деньги, экономя на школьных завтраках, и в красках представляла себе встречу с отцом, искала на карте город, откуда приходили алименты, и смотрела расписание поездов. Осуществиться планам не позволила природная робость Светы: она боялась дороги и боялась расстроить маму.