Целую ручки
Шрифт:
— Перебьешься! — бормотал Антон, мужественно противостоящий экспериментам инопланетян. — Мы вам не подопытные кролики.
И накрывал голову подушкой. Берию это только раззадоривало, он орал еще громче. Антон принципиально не дал бы иноземным исследователям власти над собой, но в три часа ночи пришла соседка.
— Что вы делаете с бедным котиком? — взволнованно спросила женщина в халате, из-под которого торчала ночная рубашка. — Весь подъезд не спит.
Если бы это случилось у него дома, Антон популярно объяснил бы, что бессонница одной отдельно взятой истерички ко всему подъезду не имеет отношения. Но в московской квартире Антон находился на птичьих правах, и конфликты ему были не нужны. Так котяра добился того, что полусонный Антон ходил чистить его туалет в предрассветный час. При этом Берия сидел в позе сфинкса и нахально скалился — так казалось Антону.
Пять дней, которые Антон провел в квартире Максима, состояли из бешеной работы и борьбы с Берией. Антон пробовал закрывать кота в шкафу, чтобы не натыкаться взглядом на лазерный прицел Берии. Но кот, не умевший ласково мяукать (программу не заложили?), принимался вопить жутким скрипучим фальцетом. Приходилось его выпускать и снова лицезреть насмешливую морду: выкусил? Когда кончились колбаса, сыр и хлеб (Антон питался исключительно бутербродами), кофе и сигареты, Антон отправился в магазин, заодно купил в аптеке раствор валерьянки. Вернувшись, щедро накапал ее на гранулы сухого кошачьего корма.
— Гуляй, Берия! Клюкни!
Кот не бросился на валерьянку вожделенно. (Ну точно инопланетянин!) Ходил вокруг, принюхивался. Но все-таки схрумкал наркотическое блюдо. И уснул часов на шесть, пьяно развалившись на диване. Антон даже несколько раз подходил к нему, проверял — не сдох ли Берия, перебрав. Кот дышал, но был в глубокой отключке. Антона так и подмывало распахнуть окно и выкинуть на улицу бесчувственного Берию. Удержался. Возможно, напрасно. Месть похмельного кота была жестокой. Очнувшийся Берия, которого мотало из стороны в сторону, бродил по квартире и попеременно выполнял два физиологических акта — блевал и стрелял поносом. Он загадил мебель, сумку и джинсы Антона, валявшиеся на кресле, его ботинки в прихожей, фотоальбом Светы, выпавший из сумки. Антон поначалу не заметил, что происходит. Увлеченно стучал по клавиатуре, пребывал в творческих эмпиреях. Потом пошел запах — чудовищно отвратительный. Антон вскочил, помчался на кухню. Там Берия заканчивал свое преступление: надристал на пакет с продуктами, не убранный Антоном в холодильник, запрыгнул на стол и поблевал в хлебницу. Антон на секунду оторопело застыл, но этого хватило, чтобы Берия шмыгнул в комнату, взлетел по гардинам на книжные стеллажи, спрятался под потолком. Туда не доставала даже швабра, которой Антон, встав на стул, пытался прибить кота.
Разъяренному Антону ничего не оставалось, как убирать пахучие следы кошачьего отравления. Самого Антона тошнило от мерзкого запаха, никак не желавшего улетучиваться. Или не все места кошачьей мести Антон обнаружил? Ему пришлось открыть окно, пододвинуть к нему стол с компьютером, надеть куртку, натянуть вязаную черную шапку. Пальцы стыли, и Антон периодически подносил их ко рту, согревая своим дыханием.
В таких экстремальных условиях Антон писал главу об Игнате и Светлане. Расшифровку своего интервью Антон сделал еще в первый же день, вернувшись от Светланы. Это была легкая механическая работа, не сравнить с подлинным литературным трудом. Холод, ненависть к коту Берии, дурной запах и, главное, воспоминание о чудной девушке и собственные планы на нее подвигли автора на то, чтобы сделать из героя мерзавца высшей пробы. Про диссидентство Игната, его увлечение картофелеводством было напрочь забыто. Установка: не говорить о покойниках плохо — отброшена как мешающая творческому замыслу. Игнат превратился в старого сластолюбца, развращающего девственниц. К тому моменту, как в тексте появилась Светлана, Игнат успел перепортить десяток наивных провинциалок, приехавших в Москву за красивой жизнью. Красивая жизнь не задалась: девушки оказались на панели, стали алкоголичками и наркоманками.
Антон не ограничился намеками, а подробно описал, как Игнату удавалось вершить свое черное дело. Тут, как водится, не обошлось без личного опыта автора.
Как-то после бурного и, как казалось Антону, мощного секса с Алиной он спросил, напрашиваясь на похвалу:
— Тебе ведь было хорошо?
Алина закурила, пустила столб дыма:
— Ты, Пузырек, скорострел. Но это нормально для юноши, вступающего в половую жизнь.
Она говорила как умудренная опытом женщина, хотя была ненамного старше Антона.
— Предпочитаешь старперов?
Алина не обратила внимания на его шпильку. Она никогда не придавала значения обидам людей, услышавших правду. Алина стала говорить о том, что мужики, потерявшие с возрастом скорострельность, к половой любви относятся со смаком, все делают не торопясь, с оттягом, мастерски владеют петтингом и доводят девушку до экстаза, еще не пустив в ход свой древний агрегат.
— Но тогда бы молоденькие девушки гроздьями висели на стариках, — не поверил Антон.
— Девушки ведь зрячие, — ответила Алина, — а чтобы лечь в постель с мужиком из категории «три «П» — пузатым, плешивым, потным, — надо быть слепой.
Игнат, герой романа, подходил под категорию «три «П» и не рассчитывал на любовь с первого взгляда. Он действовал медленно и методично — дарил молоденьким дурочкам подарки, вел себя галантно, приучал к своим прикосновениям, начиная с невинного поглаживания руки или плечика. Антону не хватило «специальных» знаний, когда он перешел к описанию собственно совращений. Недостающую информацию он почерпнул в Интернете, кстати открыв для себя много нового. Антон не был мастером чувственной прозы. Описания того, как Игнат действует языком и пальцами, покрывает интимные места девушек медом и сливками, водит по их телу кусочками льда, пускает в ход вибратор, напоминали полицейский протокол. В финале девушки бились в экстазе, теряя рассудок от удовольствия. Они становились секс-рабынями Игната, готовыми ради свидания с папиком на любые преступления. Но, как только девушка доходила до подобного состояния, Игнат терял к ней интерес и переключался на следующую жертву. Светлану Игнат окучивал особо тщательно и хитро. Потому что Светлана была прекрасна — Антон расстарался и дал портрет Светланы на двух страницах. Тут были все возможные литературные штампы плюс придуманные Антоном образы: и лебединая шея, и гитарные изгибы бедер, и волнующие бугорки грудей, и много чего еще — Антон не обошел вниманием ни один сантиметр Светиного тела. Правда, читателю предстояло догадаться, какова на ощупь «мраморно-бархатная кожа», поскольку мрамор и бархат вызывают противоположные ощущения. Реальная Светлана действительно обладала прекрасной кожей. А со Светланой литературной вышла промашка: автор, не разбиравшийся во фруктах, приписал ее щекам цвет спелой вишни, которая, как известно, оттенком напоминает свиную печенку.
Оттого факта, что Света влюблена в Игната, было не уйти. Но факт этот не вписывался в концепцию произведения. Поэтому чувство Светы объяснялось, во-первых, неоспоримым мастерством Игната-растлителя, а во-вторых (автору показалось мало сексуальной зависимости), тем, что Игнат регулярно опаивай Свету психотропными средствами, подавляющими волю и превращающими Свету в покорную, вечно радостную дурочку.
Поскольку Игнат не бросил Свету, позволил ей родить ребенка, поселил в шикарной квартире, автору пришлось признать, что Игнат испытывал к Свете особые чувства. Тут, быть может, Антон и залез бы в психологические дебри (ударился бы в психологию), приписал бы Игнату катарсис на фоне любви к обворожительной Светлане. Но в этот момент кот Берия загадил квартиру, пришлось отвлечься. И, сидя возле открытого окна, дыша смрадом кошачьих экскрементов, замерзший и злой Антон сделал героя чернее некуда. Игнат вынашивал страшные планы продать за большие деньги Мурлыку на усыновление в Албанию, прекрасно зная, что там ребенка пустят па органы. Предварительно Игнат хотел посильнее травануть Свету, чтобы та попала в больницу без сознания, а потом сказать ей, что ребенок погиб. Кроме того, он планировал соорудить на кладбище ложную могилку сына, куда бы приходила безутешная мать. Последнюю идею Антон считал особо удачной: и коварство Игната показано, и горе несчастной обманутой Светы.
Роман подходил к концу. Финал, как и начало произведения, — всегда предмет терзаний автора. Но Антон быстро нашел выход, гениальный, конечно. Он вывел себя. Описал сцену нападения на Свету, свое мужественное заступничество. Упомянул о травмах, которые не стал демонстрировать Свете, она обрабатывала только видимые ранения. Их общение на кухне было пронизано взаимной симпатией (ведь у Светы в отсутствие Игната выветрился наркотик, которым он ее пичкал), их взгляды говорили о надежде на общее светлое будущее. Из подъезда дома, в котором живет Света, Антон выходит с твердым намерением расправиться со старым извращенцем и отравителем Игнатом. Откуда литературный Антон узнал о деяниях Игната, автор уточнять не стал, на мелочи он не разбрасывался. Потом Антон вспомнил, что реальный Игнат Владимирович Куститский сыграл в ящик, следовательно, разделаться с ним уже невозможно. Но Антон не стал переписывать предыдущие абзацы, а накатал «Эпилог», в котором Куститского во время охоты в Африке задирает носорог, а в госпитале, куда привозят раненого, у него обнаруживают чуму. Испуганные полудикие африканские врачи еще тепленьким бросают Куститского в яму с известью и сверху насыпают большой холм земли.
Похоронив героя-злодея, поставив точку, Антон откинулся на стуле.
— Гениально! — воскликнул он, глядя на последние строчки текста на мониторе компьютера. — Бомба! Шедевр! Я талантище!
Он оглянулся по сторонам, но в комнате не было никого, кто разделил бы его восхищение. Только Берия со стеллажей следил за Антоном немигающими глазами-вишенками.
Антон подошел к стеллажам, задрал голову и сказал коту:
— Самым ценным в твоих воспоминаниях будет то, что писатель Антон Белугин убирал за тобой дерьмо.