Целый осколок
Шрифт:
Вино, вино, губит людей оно…
Ну тут и так все ясно — лежит где-нибудь под снегом, бедолага Жан, «подснежника» изображает. И явиться более на службу не может, так как мертв. Полностью и окончательно. И душа его уже давно успокоилась в Светлых рощах на Той Стороне, а не мечется неприкаянным призраком на месте убийства.
Почему он был в этом полностью убежден, Леонардо анализу подвергать не стал. Вот есть абсолютная уверенность в этом и все. А вот насчет души отца-инквизитора Гнесса фон Руст такой уверенности у него не было.
Хотя его милость отец-инквизитор Святой Конгрегации так же не явился на службу в приорат после дневной
И ни единого следа, ни единой отметины на расстоянии десятков метров, кроме короткой цепочки его следов. Словно стальной прут упал с неба, пронзил отца-инквизитора от головы до пят и растворился в нем как кусок льда. Расплылся в ничто в горячей крови неукротимого и несгибаемого борца с ересью, нечистой магией, проклятыми Господом нашим нелюдями Совершенными и чуждыми миру людскому эльдарами.
Кстати, первым его тело нашел семилетний мальчишка, сын пекаря и почти успел обобрать покойника, когда его спугнули подмастерья из квартала ткачей. Что за времена, что за нравы! Сопливый мальчишка обирает труп отца-инквизитора!
И вот тогда сонное болото городка Нуэлл всколыхнулось. Ордос Маллус и Ордос Еретикус заполнили город своими представителями. Дочери Битвы сменили городскую стражу, без всякого уважения изгнанную со всех постов и унизительно, по сути действий, запертую в казармах. А по брусчатке улиц города неумолимыми молохами загремели стальные сапоги Ангелов Смерти, высекая снопы искр из мерзлого камня. В центре же площадей, на окраинах города и берегу реки завозились технобраться со своими непонятными механизмами. Стальными, с бронзовыми вставками, сочащимися смазкой, вспыхивающими желтыми огнями и словно бы почти живыми. Чуждыми и пугающими. А весь берег реки был вытоптан до мерзлой земли представителями Святой Конгрегации и лишь место убийства инквизитора оставалось нетронутым, охраняемое неразговорчивыми и суровыми Серыми братьями-рыцарями.
Город замер, город затих. И лишь только ранним утром, и поздним вечером, по улицам стремительно скользили бессловесные безликие тени — это добрые горожане спешили на службы, в мастерские, в свои лавки и обратно. Или не скользили, а мертвенно-тихо сидели по домам под запорами, засовами, замками и трепетно дрожали, доедая последний ломоть черствого хлеба и мелкие моченные яблоки, отчаянно страшась выйти за порог дома. Неизбывный страх грубо и властно возлег на город и взял его, как мордатый здоровяк-наемник испуганную служанку трактира.
Сколько было тогда произведено арестов подозрительных и подозреваемых? Десятки? Сотня? Скольких «ночных людей» взяли на их хавирах, лежках, в тайных убежищах? Тоже сотня? Или две сотни? А сколько было раскрыто злоупотреблений городских властей и даже обнаружено двое павших, поклоняющихся Совершенным и их покровителя эльдарам.
Как тогда возбудились отцы-инквизиторы! Как забегали, метя подолами своих ряс все углы, улицы, ступени! Вот же они, подозреваемые в убийстве! На дыбу их! Каленным железом жечь! Все-все, расскажут, во всем покаются! Уу, демоны!
Но впавших в ересь через день в железной клетке увезли в Астурийскую обитель, а дело так и продолжило буксовать на месте. А потом и вдруг все, мертвая тишина. Более никаких результатов, более никаких вариантов у следствия. Ни арестов, ни задержаний ничего. Убийца
Но почему так? И почему столь любопытные показания стражника второго класса были оставлены без всякого внимания? Ведь этот документ уже тогда был в архивах приората. Или не был? Но кто-то же допросил стражника, кто-то же занес его слова на эту необычно белую бумагу?
И почему никто не начал розыск стражника и неизвестного, таинственно исчезнувшего из камеры? Знали же об этом, знали! И тот, кто допрашивал, и тот, кто вел протокол допроса и тот, кто, кто фиксировал отсутствие стражника на службе. И кто выписывал разрешительный ордер на допросную. И выдавал ключи. Слишком много человек, слишком много глаз — нереально надежно скрыть и стереть все следы и признаки.
Кстати, кто это, как его имя? Кто опрашивал? О, гнусный Покровитель и проклятые Господом приспешники его!
В бешенстве отброшенный лист плавно спланировал на пол, бесстыже светя протертыми скребком участками на месте имени и имен.
Значит, это точно подлог. Продуманный и умело осуществленный. Кто-то, неизвестный ему, но имеющий доступ в этот кабинет, вложил эти листы в общую стопку, чтобы подтолкнуть его, подсказать ему. Подтолкнуть куда и что подсказать? Что нужно искать неизвестного со связанными руками и мешком на голове? И где же его искать? В мастерских, в кузницах? А может это револьвист, винтовальник или солдат какого-то барона или виконта, ведь они тоже имеют дело с порохом и могут легко заполучить подобные отметины на руках. А уж высоких ростом и сильных мужчин там не счесть. Сколько уйдет времени и сил без всякой надежды на хоть какой-то результат? Дни, десятки дней или уж сразу не мелочась, месяцы? Нет, это глупо и бессмысленно. Только удача или чудо помогут ему. Но чудес не бывает.
Тогда может быть, ему необходимо расследовать убийство стражника? И как расследовать? Обыскать весь пригород и весь Нуэлльский лес? Заглянуть под пока еще недвижимый лед на самое дно реки? Спуститься в скромные размером городские катакомбы? Да-да, только об этом он и будет думать всеми днями. Ему опять же ему потребуется чудо, чтобы наткнуться на труп стражника на столь огромной территории. Ну а с чудесами и их существованием, уже определились.
Кстати, а почему он не задается другим вопросом и вопросами? Отчего так? Что этому помешало, что его отвлекло? Почему он не думает о том, кто подложил эти бумаги? Ведь если этот неизвестный станет ему известен, то…
То может он и узнает чье слово и чья воля — это расследование поручила ему. Поручила вдруг, по прошествии целых двух месяцев. И поручено оно ему, юному легату-следователю, а не более достойному и опытному любому другому отцу-инквизитору.
Вот только…. А стоит ли узнавать, и какова будет стоимость этого знания? Леонардо глубоко задумался размеренно, вышагивая от стены до стены и не услышал ни шум шагов приближающихся к его кабинету, ни скрип открывающейся двери.
— Милорд! Ваш обед!