Цемент
Шрифт:
Сергей опять встал в дверях залы и впервые услышал громкий, молодой вскрик костлявого человека:
— Вот это я понимаю… Вот это — член партии!.. Это — настоящий работник и партиец. Наша партия может гордиться такими товарищами. Идите, товарищ Чумалова… Желаю вам всего хорошего.
И Сергей увидел, как костлявый встал со стула и потряс руку Даши.
3. Ничтожный элемент всеобщего
В своей маленькой комнатке в Доме Советов Сергей сидел под лампочкой и читал «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина. Он старательно отчеркивал целые абзацы и делал на полях неразборчивые пометки. Встал и в глубокой задумчивости
— Принцип энергетики вовсе не противоречит диалектическому материализму, ибо материя и энергия — то различные формы одного и того же процесса космического становления. Все дело — в методе, а не в словах… Диалектика — энергетична… Формы соотношений элементов материи мира — закономерны и бесконечны… В формуле «материя и энергия» вызывает спор только буква «и»… Она статична и требует диалектической подстановки… Впрочем, надо подумать, надо разобраться… Какая-то путаница…
Опять садился, брал книгу, опять отчеркивал абзацы и делал неразборчивые пометки на полях.
В соседней комнате — у Поли — тишина. Поля была дома: матовое стекло двери, когда он шел по коридору, искрилось инеем от электричества внутри, и на мгновение он увидел кудрявую размытую тень на стекле. Он уже взялся за ручку двери, но тень закачалась, смылась со стекла и исчезла. Решил: не надо. Если она нуждается в нем, она постучит к нему в дверь или сама зайдет к нему, как заходила обычно.
С книжкой в руках, он на цыпочках подходил к двери и слушал. Тишина — ни шагов, ни домашнего шелеста. Должно быть, она лежала на кровати, с такими же глазами, с какими ушла с ячейки завода, а может быть, спала, утомленная волнениями пережитых дней. Если спит — это хорошо: завтра она может стать на ноги крепко. Она только немного устала (теперь так много уставших людей); ей нужно только отдохнуть. Была на войне — была счастлива: там научилась громко смеяться. Была в женотделе, в напряженной работе — тоже смеялась. А вот — новая полоса, отдача — и вдруг осела от ушиба. Ей надо только отдохнуть немного и понять. Не надо спать: она может позвать его, когда он будет ей нужен.
Чистка… Все это было очень давно. Все это так ничтожно: разве крошечный факт может иметь какое-нибудь значение в общем процессе свершений?
В открытое окно влетали золотые и серебряные бабочки в мохнатых шубках, трепыхались, бились у лампочки, улетали в глубь комнаты и пели слабо натянутой струной. От этого комната казалась огромной и думалось о том, что он — один, а впереди — много неведомых перемен. Подходил к окну и смотрел во тьму. Октябрь, а тепло, но в этой теплой и темной ночи — уже сладкие, странные запахи осеннего тления: и болотом пахнет и опавшими листьями. И в этой каменной городской тьме (еще не было фонарей по улицам) тоже была тишина, только далеко, на вокзале, угрюмо вздыхали гудки и толкались вагоны. И там, под горами, за заливом, путаными гирляндами лучились электрические звезды. Это воскресал к жизни завод. Потом огненные редкие капли дрожали в порту, на пристанях и пароходах, и вспыхивали пламенные струи в бухте от этих мерцающих звезд.
Было мгновение, когда Сергей забылся в дремоте, и перед ним засеменил босыми ногами и засмеялся радостным смехом отец.
Он топтался со стулом в руках и невнятно бормотал, торопясь и захлебываясь, жуткую неразбериху. И оттого, что ничего нельзя было разобрать в этой смешливой болтовне отца, Сергею было страшно. Он сидел, лишенный движений, хотел подняться и — не мог. Отец грозил ему пальцем, теребил бороду и радостно смеялся.
Сон. Глубокими, редкими толчками билось сердце. За дверью, в комнате Поли, низким басом рокотал голос Бадьина. Громыхала и свистела железом кровать. Голос Поли был рваный — не то она плакала, не то смеялась.
Сердце билось глубокими редкими толчками. Сутулый, с надутыми жилами на лысине и висках, Сергей подошел к двери. Послушал, постоял с поднятым кулаком, готовым к удару. Судорога исказила лицо, и кулак медленно опустился и мягко разжался. Дрожа от озноба, он изнуренным шагом пошел к постели. Постоял, опять прислушался. Начал старательно, медленно раздеваться, потом потушил лампочку и зарылся с головою в одеяло.
4. Щепки
Утром, в обычный час, Сергей проснулся мгновенно и так же мгновенно встал на ноги. Сразу подошел к умывальнику и мылся недолго, но обильно. С полотенцем в руках стал у окна (окно было открыто всю ночь). В комнате было холодно, и от этого было бодро и упруго на душе.
Небо было глубокое, как летом, и воздух прозрачный и золотой в далях. Горели солнцем панели внизу, крыши мокро блестели ночной росой и голубели отраженным небом. На хребтах гор, над заводом ослепительно пламенели клубастые сугробы. И очень далеко, в лощине, разрезая каменные отвалы и заросли молодого леса, стекающего с гор, вползал на подъем красной гусеницей товарный поезд: четко чеканились маленькие кубики с черными квадратами дверей и играли спицами колеса. Огненными охапками вылетал из трубы пар и долго не угасал, широко перекатываясь розовыми облаками. И запах осени — сладкий бродильный запах тления, — холодный и металлический, ядреными волнами вливался в окно.
…Чистка. Зеркала повторного отражения со множеством толп и люстр. Его смущенные, наивные ответы… Ах, это было так давно и так ничтожно! Тело насыщено здоровьем, и хочется тяжелой физической работы для мускулов. И у окна он вскидывал вверх и в стороны руки, просящие движений: раз — два — три — четыре…
…Поля. Прошла мутная боль через сердце.
Она не пришла к нему — не хотела его дружбы. То, что было ночью, хотела она и на этот раз сохранить только в себе. Его боль — только его боль. А ее боль только делает её ближе и роднее. Не скажет он ей о своей боли, и она о ней никогда не узнает. Она — сильна, она умеет смеяться, она встретит его сегодня и приласкает улыбкой, как друга. Милая, родная Поля!..
Он взял портфель и вышел в коридор. Комната Поли плотно затворена, и там — тишина. Спит. Пусть спит: ей надо отдохнуть и успокоиться.
В парткоме Сергей прошел в комнату комиссии по чистке.
Хотя был ранний час, но темная комната с окном в решетке уже густо смердела махоркой. Стояло несколько человек у стола, и лица у них были измятые, как после тяжелой болезни. Не видя Сергея, столкнулись с ним двое — служащие из ОНО — и, как слепые, минуя его, молча, с улыбками избитых, запутались друг в друге в дверях. А услышал Сергей только горластые крики Жука:
— Бить надо, шлепать расстрелом, товарищи дорогие… Самих по шеям из Рекапе… Что вы понимаете в рабочем человеке? Утробу свою, шкуру только холите, а на рабочий класс вам начхать… Как ты меня чистил, чертова морда, ежели рожа моя для тебя — на щеколде?.. Что ты — кашу со мной кушал, что ли?.. Что ты мне очки втираешь, ежели ты сам — рваная щиблета?
А сухопарый сидел за столом, глухой и замкнутый, и бесстрастно перебирал исписанные бумажки в толстой папке для дел. И как только Жук выкрикнул последние слова, он поднял голову и посмотрел на него.