Цементный сад
Шрифт:
— Уходи, — сказала она каким-то безжизненным голосом.
— Прости, — сказал я.
— Уходи.
В дверях торчали Том и Сью.
— Что у вас случилось? — спросила Сью.
— Ничего, — ответил я и очень тихо прикрыл за собой дверь.
Между тем мама начала ложиться спать все раньше и раньше. Она говорила, что ее все время клонит в сон.
— Несколько ночей отосплюсь, — говорила она, — и снова стану такой, как раньше.
Теперь за ужин и укладывание в постель отвечала Джули. Мы со Сью в гостиной слушали радио. Вошла Джули и выключила приемник.
— Иди-ка вынеси ведро, — сказала она мне, — и выставь перед домом мусорные ящики.
— Эй, я же слушал! — запротестовал я и потянулся к ручке приемника.
Джули молча накрыла ее рукой. Я еще слишком хорошо помнил свое нападение на нее и чувствовал себя виноватым, так что сопротивляться не стал. Как всегда поворчав, я отправился выносить мусор. Когда вернулся, Сью на кухне чистила картошку. Позже, когда мы сели ужинать, вместо обычной возни и болтовни за столом воцарилось напряженное молчание. Я покосился на Сью, и она, поймав мой взгляд, хихикнула. Джули даже не взглянула на нас, вместо этого начала что-то тихо говорить Тому. Когда она вышла, чтобы отнести поднос с едой наверх, мы со Сью принялись, хихикая, пинать друг друга под столом, но затихли, едва услышали, что она возвращается.
Тому не нравились вечера без матери. Джули заставляла его съедать все, что лежит на тарелке, ни ползать под столом, ни фыркать в чашку ему не разрешалось. Но больше всего его злило то, что Джули не разрешает заходить в спальню к маме, когда та спит. Ему хотелось забраться к ней в постель прямо в одежде. Джули поймала его за руку на лестнице.
— Не сейчас, — мягко сказала она. — Мама спит.
Том поднял страшный вой, но не сопротивлялся, когда Джули утащила его обратно на кухню. Он тоже ее побаивался. Она вдруг как-то изменилась, стала совсем взрослой. Мне все хотелось сказать ей: «Да ладно, Джули, хватит прикидываться. Мы-то знаем, какая ты на самом деле». Я все смотрел на нее, но она, занятая своими делами, почти не поднимала на меня глаз.
С матерью я старался не оставаться наедине, опасаясь, что она снова со мной заговорит. Из школьных уроков я знал, что все это неправда. Но теперь всякий раз, когда я запирался в ванной (это случалось раз или два в день), мне представлялись две молочные бутылки, полные крови, с крышечками из серебристой фольги.
Со Сью я общался больше. Кажется, она относилась ко мне с симпатией — по крайней мере, не цеплялась. Большую часть времени она проводила дома, в спальне, за книгой и не возражала, когда я валялся рядом. Читала она романы о девочках своего возраста, лет тринадцати-четырнадцати, и об их приключениях в школах-интернатах. В местной библиотеке она брала большие книги с яркими картинками о динозаврах, вулканах и тропических рыбах. Порой я листал их, разглядывал картинки. Содержание меня не интересовало. Изображения динозавров казались мне подозрительными. Никто ведь не знает, как эти динозавры выглядели на самом деле, сказал я Сью. Она стала рассказывать о доисторических скелетах и работе палеонтологов. Мы проспорили несколько часов. Сью знала гораздо больше, но я твердо решил не позволить ей одержать верх. Наконец мы устали, спорить наскучило, мы надулись и разошлись.
Но чаще всего мы болтали, как двое заговорщиков, о наших родных и знакомых, тщательно обсуждая детали их внешности и поведения, стараясь понять, какие они на самом деле. Говорили и о болезни матери. Сью слышала, как мама сказала Джули, что снова меняет врача.
Оба мы соглашались, что наша старшая сестра в последнее время слишком уж задается. Я как-то не воспринимал Сью как девочку. Она была совсем не похожа на Джули — просто сестра, близкий человек. Однажды, когда долгим воскресным вечером мы разговаривали о родителях, Джули вошла в комнату. Я как раз говорил о том, что на самом деле они друг друга терпеть не могли и мама только обрадовалась, когда папа умер. Джули села на кровать рядом со Сью, скрестила ноги и зевнула. Я кашлянул и умолк.
— Ну, продолжай, — сказала Джули, — очень интересно.
— Да нет, я ничего, — сказал я.
— Угу, — ответила Джули. Она опустила глаза и слегка покраснела.
Теперь кашлянула Сью. Все мы молчали и ждали.
— Я просто говорил, что, мне кажется, мама не очень любила папу, — произнес я наконец, чувствуя себя очень глупо.
— Правда? — насмешливо спросила Джули. Видно было, что она злится.
— Не знаю, — промямлил я. — Может, ты знаешь?
— А мне откуда знать?
Снова долгое молчание, наконец Сью осмелилась сказать:
— Потому что ты с ней разговариваешь больше, чем мы.
Гнев Джули всегда выражался в презрительном молчании. Вот и сейчас она молча встала, подошла к дверям и только тогда сказала негромко:
— Это потому, что у вас обоих с ней нет ничего общего.
Еще помолчала у двери в ожидании ответа и вышла, оставив после себя легкий аромат духов.
На следующий день, после школы, я подошел к матери и сказал, что могу сходить с ней вместе в магазин.
— Я не буду покупать ничего тяжелого, — ответила она. Она стояла в холле, завязывала перед зеркалом шарф.
— Просто хочу пройтись, — пробормотал я.
Несколько минут мы шли молча, затем она взяла меня под руку и сказала:
— Скоро твой день рождения.
— Ага, очень скоро, — ответил я.
— Хочешь, чтобы тебе поскорее исполнилось пятнадцать?
— Не знаю, — промямлил я.
В аптеке мы ждали, пока аптекарь приготовит для матери микстуру, и я спросил, что сказал ей доктор. Мать рассматривала мыло в блестящей подарочной обертке; услышав мой вопрос, она положила мыло и весело улыбнулась:
— Да все они говорят одно и то же. Ерунду всякую. Сколько я уже их поменяла. — Она кивнула в сторону прилавка: — Я принимаю таблетки, и они помогают.
Мне сразу стало легче, и я предложил понести пакете коричневым полным пузырьком. На обратном пути мама сказала, что мой день рождения надо отпраздновать — может быть, я хочу пригласить кого-нибудь из школы?
— Не надо, — быстро ответил я. — Пусть будут только свои.
Всю дорогу до дома мы строили планы праздника, и оба радовались, что наконец нашли о чем поговорить. Мать вспоминала вечеринку по случаю десятого дня рождения Джули. Я тоже это помнил — мне тогда было восемь. Джули горько рыдала, потому что кто-то сказал ей, что после десяти лет дни рождения не празднуют. Мы все потом долго над ней подшучивали.
Ни мать, ни я не упоминали о том, что этот праздник — как и все прочие праздники — нам испортил отец. Ему нравилось, когда дети ходят по струнке, сидят прямо, разговаривают тихо и вежливо — словом, соблюдают установленные им правила игры. Шум, беспорядок, бесцельная беготня выводили его из себя. Не было такого дня рождения, на котором он бы на кого-нибудь не срывался. Когда Сью исполнилось восемь, он наорал на нее и пытался отправить спать за то, что она бегала вокруг стола. Вмешалась мама — и больше мы ничьи дни рождения не праздновали. А у Тома и вовсе ни одного настоящего дня рождения не было.