Цена чести
Шрифт:
— Войко. — Велигой повертел слово на языке и так, и сяк, словно пробуя на вкус. — Войко.
— О чем это ты? — спросил подошедший Барсук. — Уже со скуки сам с собою разговоры ведешь?
Велигой только улыбнулся в ответ, поднялся с лавки.
— Ну, — весело молвил так и не дождавшийся ответа волхв, — я все подготовил. Пойдем, посмотрим, что там у тебя в голове делается…
Они вошли в избу, и дверь отгородила от них очарование тихой летней ночи. А из чащи вновь донесся, загодя пугая упырей, печальный вой одинокого волка.
В горнице
— Ну что, добрый молодец? — усмехнулся волхв. — Давай, займемся побитой твоею головушкой…
— Дырявой… — буркнул Велигой, подходя к лавке.
Волхв переместился к столу, быстро ополоснул руки теплой водой в малом корытце.
— Так, — молвил он, повернувшись к витязю. — Давай, раздягайсь до поясу, сапоги и портки сымать не надобно — твоя нижняя половина меня не интересует, чай я не красна девка.
Велигой выбрался из куртки, через голову стянул рубаху. Волхв поначалу глядел одобрительно — в колеблющемся свете лучин тени особенно четко обрисовали тугие валики огромных мышц, могучие плечи, мощный торс — потом вдруг нахмурился, твердо ухватил витязя за руку, принялся бесцеремонно поворачивать к свету то одним, то другим боком.
— Э, друже, да тебя что, в четыре цепа молотили, али с бером подрался? — присвистнул он, разглядывая изорванную бесчисленными шрамами кожу воина. — На тебе ж живого места не сыщешь!
— С котенком поиграл, — скривился воин. — Царапучий, зараза…
— И размером с теленка, — подытожил волхв. — Да-а-а-а, много ты битв повидал, небось, из каждой по одному такому вот подарочку вынес.
— Да нет, я их сразу вениками увязываю, по штучке тягать неинтересно.
— Ну и ну, — протянул Барсук, — чего только в жизни не видал, но чтобы одному человеку столько доставалось… Оказывается, и меня удивить можно! Вот это да! Краше на погребальный костер кладут!
Велигой промолчал. Да, такой вот ценой давалась воинская наука. Весь боевой опыт чертами да резами на собственной шкуре выписан — такое не сотрешь, не потеряешь. Поперся в баню — сиди, перечитывай, ежели грамотный… Пошел по утру умываться, в воду глянул — вот она, книга раскрытая прямо на самой роже. И писано в той книге как раз о том страшном, нелепом бое в пылающей крепости на дальней заставе, где получил свой злополучный удар палицей, из-за которого теперь так суетится Барсук. Шипами да осколками лопнувшей личины рожу тогда исполосовало так, что мама родная не узнает, чудом глаза не задело. Теперь вынужден начисто сбривать усы и бороду — лезут такими уродливыми клоками, что лучше уж вовсе без них.
Зато, схлопотав однажды какой-либо удар, ни разу после не ловился на такой же. Пусть говорят, что умные на чужих ошибках учатся — ну и Ящер с ними, прапор в руки, да тяжелую конницу навстречу. Может, и дурак, зато на своих промахах, о-о-ох как выучился… только вот не больно ли великая цена плачена за такие уроки?…
Барсук изумляться-то изумлялся, а дело делал — зачерпывая пригоршней из ведерка темный, горячий отвар, равномерно втирал его в кожу воина от пояса до шеи.
— Ладно, — сказал он, закончив растирание, — ложись на лавку. Пузом кверху, головой к чурбаку.
— Что это хоть за ерунда? — спросил Велигой. — Вся кожа горит.
— Много будешь знать, — буркнул волхв, — будешь сам лечиться. Ты меньше трепись, лучше делай, что говорю.
Витязь лег, вытянулся на теплой шкуре, уперся взглядом в потолочную балку. Волхв подумал, скатал куртку, подложил воину под голову. Сам уселся на чурбак, потер руки.
— Не напрягайся, — властно велел он, хлопнув ладонью по напряженному плечу Велигоя. — Эй, да что ты весь, как лук натянутый? А ну, отпусти мышцы, живо!
Волчий Дух хоть и медленно, с трудом, но все же ухитрился расслабиться. Волхв окунул руки сначала в ведерко с водой, увлажнил воину виски и лоб, потом очень осторожно, по капельке, втер туда все тот же отвар из второго ведерка. Однако теперь ощущение было иное. Кожу защипало, как на морозе, потом появилось ощущение тепла, волной разлившегося в искалеченной голове, успокаивая, заставляя мысли течь спокойно, вяло. Как и тогда, на улице, Барсук плотно обхватил голову витязя ладонями, положил пальцы на виски, несколько мгновений сидел молча, словно вслушиваясь в ощущения, потом тихо запел. Слов было не разобрать, но песня повергала в странное оцепенение. По телу растеклась тяжесть, мысли замерли, сознание заколебалось… Время для Велигоя остановилось.
Словно бесплотные корни проросли из кончиков пальцев Барсука, потянулись все глубже и глубже, пока наконец их тонкая сеть не разбежалась по всему телу, донося волхву о том, что делается в самых отдаленных уголках, как бьется каждая жилка…
Затем кончики корней будто зашевелились, выполняя незримую и тонкую работу, что-то исправляя, налаживая, подчищая. Особенно сильным было это ощущение в голове, где-то ближе к правому виску — именно туда пришелся удар…
А время не двигалось, мыслей не было, как не было ни чувств, ни воли… Лишь темная потолочная балка над головой и невидимая работа во всем теле.
Постепенно время снова стронулось с места, сначала медленно, неохотно, а потом все быстрее и быстрее, пока вновь не побежало, как обычно.
Волхв отпустил голову витязя, плеснул на лицо холодной, чистой водой, медленно поднялся со своего чурбака.
Велигой попытался встать, но во всем теле разлилась слабость, мышц словно бы не было вообще, но чувствовал он себя теперь, как ни странно, гораздо лучше… Более целым, что ли?
— Не дергайся, — устало сказал волхв. — Для такой работенки требуются силы как целителя, так и исцеляемого. К утру оклемаешься, будешь скакать, как жеребенок. Да, честно говоря, все оказалось серьезнее, чем я думал, ох как серьезнее…