Цена империи. Чистилище
Шрифт:
— Так из вас-с, ротмистр третьего отделения. Он так ея императорскому высочеству и представился.
— Фамилия ротмистра?
— Так Рукавишников! Точно-с! Рукавишников!
— А тот, что из обломков выполз?
— Счастливчик тот? Почему счастливчик? Так карету в дребезги, а ему ничаво! Помял мундирчик, да пару дыр, да синяки — это отделалси испугом! Я так понимаю, он его… адъютант при них состоял-с… Не иначе. Вот… Его импера… оне отодвинули как-то жестом в сторону жандарма, а потом еле-еле смогли приказания отдать, оный жандарм и помчался их исполнять…
— Что приказал? Не упомню я… вот только да! Оцепление приказал. И найти. Не ведаю кого. Не сказал кого. Да-с.
— И этот жандарм…
— Рукавишников…
— Рукавишников… побежал искать неизвестно кого?
— Сиганул!
— Он был в мундире? Опишите.
— Никак нет-с. Он был в цивильном платье.
— Почему же вы решили, что это жандарм?
— Он так представился. Не мне, а их…
— Понял.
— Описать его можете?
— Да как его описать? Рот, нос, бакенбарды. Усов не было. А вот костюм оного господина очень даже приметный, из хорошего аглицкого сукна, я скажу вам, у нас есть немного мест, где такое сукно в работу возьмут, да еще и не испоганят. Так что плащ у него могли только в двух местах пошить, уж тут я могу точно сказать, там такая подкладка!
— А вы что же, портной? — не без иронии спросил жандарм.
— Что вы, как можно-с, мы по коммерческой части. Тканями торгуем-с…
— Хорошо. Оба адреса запишите. Отлично. Что дальше было?
— Значит, сначала князь только шатался, потом немного присел, к нему медикус подбежал, быстро голову перевязал и руку
— Это всё?
— Ах, вспомнил! Вот-с… мимо его императорского высочества носилки пронесли с оным сыном, Александром Михайловичем. Тот к носилкам бросился, увидав, что князюшка жив, перекрестился, и долго молитвы говорил, одними губами. Да-с, а потом уже и свитские пожаловали, и медикус… да-с…
[1] Мама моя! (фр)
Глава девятая. Приговор, который привели в исполнение
Глава девятая
Приговор, который привели в исполнение
Санкт-Петербург
4 августа 1878 года
Убийство — крайняя форма цензуры
(Джордж Бернард Шоу)
Генри Фиппс
Генри Фиппс предпочитал, чтобы в этой стране его называли вторым именем: Константин. Небольшая аристократическая прихоть, кроме того, это имя было привычно слуху местных варваров, так что, когда его окликали этим именем, никто особенно не реагировал. Сегодня он откровенно наплевал на свои обязанности в посольстве. У него для этого была тысяча причин, но достаточно было и одной: ему нужно было стопроцентное алиби. Вот уже пять лет он третий секретарь посольства в России. И к последним событиям он не должен иметь малейшего отношения. Будучи посвященным в почти все секреты противостояния Британской и Российской империй, Генри был не просто в курсе приговора, вынесенного императору Александру II, он оказался тем человеком, который отвечал за то, чтобы заговор удался. Фиппс, как джентльмен с фантазией послал весточку в Лондон, после чего его куратор, обучивший непростому ремеслу шпиона и saboteur[1], сумел сделать так, чтобы покушения дилетантов на русского императора на время прекратились: надо было, чтобы охрана потеряла бдительность, но прибыв в Санкт-Петербург, Генри очень быстро понял, что всё не так просто: Потапов, а потом Мезенцев, как шефы жандармов оказались на достаточной высоте, предпринимая действенные меры по подавлению революционных движений в России. Тогда было решено задействовать либеральную партию, в составе которой были весьма влиятельные англофилы и которая имела серьезный вес при дворе. Они принялись «ущемлять» жандармский произвол, а либеральная пресса стала активно создавать негативный образ жандарма — душителя свобод. В это время в стране накапливалась масса революционно настроенных «народников» — будущего топлива терроризма. В конце 1877 года была дана отмашка из Лондона и 1878-й стал годом взрывного роста терроризма в Российской империи, к чему царская охранка оказалась не готова. Сколько усилий пришлось потратить на то, чтобы Веру Засулич суд присяжных оправдал! Но эта игра стоила всех потраченных на нее фунтов: не столько даже на прямой подкуп присяжных, сколько на создание «общественного мнения», это куда как более дорогое удовольствие! А дальше пошло-поехало. Был тут еще и его собственный bonne chance[2]: внедренный в охранку агент «Николя». Уже второй год этот агент снабжал Фиппса бесценной информацией. Но недавно сей ценный конфидент заметил подозрительное внимание к своей особе со стороны Мезенцева, точнее, его доверенных лиц. А тут еще этот таинственный доклад императору. После беседы с говорливым адъютантом удалось сложить звенья в логическую цепь: шеф жандармов слишком далеко зашел в своих поисках. Зная о его предложениях по противодействию террористам, в том числе при помощи газет и печатных листков, Генри встревожился: если меры генерала будут одобрены… Он вынес зарвавшемуся жандарму приговор. И не испытывал от этого ни малейшего раскаяния: теперь подобраться к императору будет намного проще. Значит, цель его миссии, как и рыцарское звание уже не за горами!
Смертельный вердикт не предполагал обжалования, тем паче, что палач уже прибыл в Российскую Империю и был готов совершить своё чёрное дело. Будет уместным напомнить, что что в средневековой Европе эта профессия считалась весьма почтенной, выгодной и часто передавалась от отца к сыну. Исключением, пожалуй, были только англичане, кои в своей скупости превзошли даже шотландцев и брали на эту должность первых попавшихся бродяг. Но в данном случае всё было по-другому. Этого человека британцы растили и лелеяли, не жалея ни времени, ни средств. Он с лёгкостью менял имена и личину. Его звали: Сергей Михайлов, Роберт Плимут, Василий Свиридов, Абрам Рублёв, князь Владимир Иванович Джандиеров и прочая, прочая, прочая. Были и прозвища: Младенец, Мудрица, Кит, Тамара и Мавр. Кстати, последняя кличка была весьма символичной. А знаете ли вы, дамы и господа, что Отелло убил свою несчастную супругу не голыми руками? Дездемона была заколота кинжалом. Сергей Михайлович Кравчинский, так звучало его настоящее имя, виртуозно орудовал стилетом. Этому умению он был обучен британскими офицерами, имевшие общие дела с наёмными убийцами с востока. Впрочем, и без оружия он был очень опасен, ибо обладал не только феноменальной физической силой, но и изощрённым умом, звериным чутьём и хитростью. Обучаясь вначале в Александровском, а затем и в Михайловском военном училище он слушал лекции по истории у Соловьёва и Ключевского, фортификацию читал основатель «могучей кучки» Цезарь Кюи, а на экзаменах по математике знания юнкеров проверял сам Чебышев. В библиотеке, в коей было собрано почти десять тысяч книг, юнкера могли читать Плутарха или Вольтера, изучить труды экономистов Адама Смита и Джона Стюарта Милля. К услугам поклонников французской литературы были последние романы Жюль Верна. Но юнкер Кравчинский предпочитал книги, посвящённые революциям, которые потрясли Европу и по нескольку раз проштудировал труды Гарнье-Паже и Зибеля. Обладающий привлекательной внешностью, умением ладить с людьми, став подпоручиком он мог бы честно служить Отечеству, как это сделал его родной брат, но, увы, он избрал не созидание, а разрушение.
Получив назначение в фейерверкскую школу, Кравчинский с превеликой охотой занимался с нижними чинами, по некой методе, разработанной им лично. Сия старательность импонировала школьному начальству, тем паче, что солдаты, буквально раскрыв рты внимали молодому офицеру, который простыми и доходчивыми словами объяснял будущим сапёрам и минёрам как обращаться с порохом и иными взрывчатыми веществами. Естественно, что подпоручик записывал имена нижних чинов, кои проявили усердие, дабы можно было поощрить отличившихся. Но сей список Кравчинский предусмотрительно составлял в двух экземплярах. Они несколько отличались друг от друга. В реестре, коей он готовил для себя были и данные о месте, призыва и оставшимся сроке службы человека, могущего быть полезным для «вооружённой борьбы с кровавым царизмом». К этому моменту он окончательно уверовал в то, революционный переворот в России вполне возможен, нужны лишь энергичные и сильные вожди, кои не ограничивают себя в выборе средств для свержения императора. Вполне понятно, что к числу последних он относил и себя. О сих выводах и планах по их реализации, он написал в письме своему другу Шишко, используя специальные химические чернила. Для прочтения текста, бумагу следовало нагреть или смочить особым реактивом, об этом, Кравчинский предусмотрительно предупредил своего друга, перед отъездом из столицы.
Но всё же, вести агитацию среди нижних чинов человеку в погонах было небезопасно. После бунта на Сенатской площади в декабре 1825 года, когда обманутые своими командирами солдаты и моряки гвардейских частей дружно кричали: «Виват, Конституция» искренне веря, что это имя супруги законного императора Константина Павловича, жандармы присматривали за господами офицерами и в случае необходимости реагировали соответствующим образом. Кравчинский прекрасно помнил один прецедент, коему был свидетелем. Речь шла о полковнике Петре Лавровиче Лаврове, одарённом математике, лучшем ученике академика М. В. Остроградского, сделавшего блестящую карьеру сперва в Михайловской артиллерийской академии, а затем ставший профессором в Константиновском военном училище. Но помимо науки, его высокоблагородие изволили увлекаться поэзий и недостаток таланта, небезуспешно компенсировал ядом и проклятиями в адрес Императора, правительства и Православной Церкви. Он насмехался над героями Крымской войны, и сии творения регулярно печатались на страницах «Колокола», газеты, кою великий ненавистник России Герцен издавал в Лондоне не без дружеского участия и, естественно, совершенно «безвозмездной» денежной помощи банкира барона Джемса Ротшильда. Это «невинное» увлечение господина полковника на протяжении ряда лет оставалось без последствий, но всё изменило покушение, к счастью неудавшееся, Д. В. Каракозова на императора Александра II. Петр Лаврович был арестован и предан военному суду. Приговор был суров: увольнение без преимуществ, приобретенных по службе, ссылка в Тотьму (почти что к черту на кулички). Но таинственные покровители позволили полковнику неплохо устроиться и там, разместив библиотеку в тысячу с чем-то томов, а через некоторое время эти же «доброжелатели» организовали побег полковника Лаврова за границу, чтобы совершенно контролировать ценного кадра, его еще во время ссылки снабдили женой соответствующих наклонностей (авантюристкой и революционеркой). Вначале они обосновались в Париже, а потом перебрался под крылышко своих хозяев — в Лондон.
Примерно в это же время, в 1871 году Кравчинский ушел в отставку и в чине поручика, о изъявил желание продолжить образование в Земледельческом институте. Ему нужен был не диплом, но была необходима среда, состоящая из юношей со взором горящим, склонных к бунтарству и среди коих можно будет найти больше единомышленников нежели среди юнкеров или офицеров. Те немногие люди, кои могли считать себя его приятелями, заметили у него некоторую странность: новоиспечённый студент совершенно не употреблял чай, считая сей напиток вредным для русского народа, ибо развивает у него благодушие и разгильдяйство. Но одновременно Кравчинский любил заглянуть в кабак, где с удовольствием употреблял водку, считая, что это способствует сближением с простым народом. Одевался отставной поручик весьма изящно, но без франтовства, что позволяло достигать успеха в общении с дамами. Но и стены института оказались для него тесными. Не поставив в известность свою мать, для которой он должен был быть опорой, Кравчинский уволился и занялся делом всей своей жизни — разрушением. Именно тогда у него стала проявляться жестокость, резкость и огромное самолюбие. Первой это заметила одна из его очень близких знакомых, жена библиотекаря института Степанова и благоразумна разорвала их отношения, ибо всерьёз начала бояться своего любовника. И в дальнейшей жизни, Кравчинский умело использовал женщин, кои имели неосторожность поддаться на его очарование. Особенно это проявилось, когда Младенец, так его позвали в институте вступил в кружок чайковцев, названных по фамилии его организатора. Внешне всё было вполне благопристойно: молодые люди читали лекции рабочим, обучали их грамотности. Выполняя заветы Николая Чернышевского, они жили коммуной, отдавая в общий котёл всё, заработанное своим трудом. В реальности, это было нечто напоминающее одновременно секту и военную школу. Среди различных революционных кружков расплодившихся на территории Российской Империи было много поклонников раскрепощённой любви, когда на заседаниях, плавно переходивших в оргии спали вповалку пять-шесть пар мужчин и женщин. Наличие женщин, искушённых в постельных утехах позволяло ускорить вовлечении молодежи в «демократические движения», а наркотики накрепко привязывали новых кружковцев и отрезали им путь назад. Одновременно, среди них велся отбор. Имеющие научный склад ума учились анализировать статьи в газетах и журналах, откуда черпали сведения о работе полиции и о привычках высокопоставленного лица, кон планировалось убить. Другие занимались физической подготовкой, отрабатывали навыки конспирации, выживанию в незнакомых условиях большого города без денег и документов. Своеобразным экзаменом стало хождение в народ. На первый взгляд, невинное и благородное занятие, когда юноши и девушки, иногда из дворянских семей, сняв модные платья и костюмы отправились нести огонь знания сирым и убогим землепашцам, дабы открыть им глаза и призвать взяться за топор и разжечь пламя новой пугачёвщины. Одним из первых, кто отправился в странствие по просторам России-матушки был отставной поручик и недоучившийся агроном Кравчинский. Но он имел дополнительное задание, используя своё образование и опыт службы, провести описание местности, через которую они будут проходить с военной точки зрения. Заказчиками сего задания были британцы. Учитывая количество отправляющихся в народ и географию их деятельности можно было получить информацию со значительной территории Российской Империи. Кстати, активно затею с «ходоками» кумир всех кружковцев, беглый полковник Лавров, который после переезда из Парижа в Лондон полностью находился под контролем и на содержании у британцев.
Для самого Кравчинского первый блин вышел комом. Когда он под видом пильщика леса вместе со своим другом Рогачевым, также отставным поручиком отправились в Тверскую губернию, то их инкогнито не выдержало проверки. Люди, не умеющие толком орудовать пилами, но зато пытающиеся вести беседы с крестьянами и читать им разные книги с намёками на то, что неплохо бы жить без царя, вызвали обоснованные подозрения у местного старосты, который и с помощью крестьян арестовал их. Правда затем им удалось бежать, прихватив с собой свой мешок с картами, бумагами и компас. Всё то, что им было необходимо для сбора сведений, имеющих военное значение. Тем не менее, руководство чайковцев сочло необходимым переправить столь ценного для дела революции, коим был Кравчинский за границу. И там ему вновь пришлось учиться, а затем сдавать экзамен участвуя в вооружённом восстании бакунистов в итальянской провинции Беневенто. Был арестован и приговорён к смертной казни, но в январе 1878 года после вмешательства влиятельных английских джентльменов попал под амнистию и уже в мае вернулся в Россию. Охота на генерала Мезенцева готовилась безукоризненно, применяя, кроме всего аккуратный, практически научный подход. Продуманы и предусмотрены была каждая мелочь. Численность террористов составило шесть человек. Руководил сам Кравчинский и он же должен был совершить убийство. Рядом с ним находился Александр Баранников, вооруженный револьвером. Для обеспечения побега с места преступления, был приготовлен экипаж, запряженный вороным орловским рысаком по кличке Варвар, коей неоднократно брал призы на скачках. Его приобрели чайковцы за две с половиной тысячи рублей для побега князя Кропоткина. Есть весьма любопытная деталь: помощь в покупке сего уникального коня оказал Орест Веймар, известный столичный врач-ортопед, которому покровительствовала жена наследника престола Мария Федоровна. И он же исполнил роль кучера. Сейчас же на козлах сидел ещё один террорист Михайлов. И три сигнальщика, в обязанности коих входило наблюдение, как за жертвой, так и за окружающей местностью. В качестве оружия Кравчинский выбрал стилет, который сделали в Италии по специальному заказу. Этот узкий и прекрасно наточенный клинок в умелых руках наносил только смертельные раны и даже надетая под одежду кольчуга не была для него препятствием. А кроме того, это имело и символическое значение, ибо холодное оружие чаще всего использовал палач, приводя приговор во исполнение. Наступил роковой день — четвёртое августа 1878 года. Мезенцев в сопровождении своего друга отставного полковника Макарова неспешно шел по улице. Кравчинский стоял, прижавшись к стене дома и когда генерал поравнялся с ним, сделал шаг вперёд и нанёс молниеносный удар, который ему не раз демонстрировали британские офицеры на свиных тушах. Удар в живот, лезвие пробило печень и заднюю стенку желудка, а затем — поворот стилета в теле жертвы. Мгновение Кравчинский смотрел в глаза генерала испытывая садистское наслаждение своими действиями, а затем побежал к экипажу. Всё было так стремительно, что полковник Макаров решил, что незнакомец ударил его друга кулаком в живот и бросился в погоню. Он сумел догнать Кравчинского и даже ударить его зонтиком, но прозвучал револьверный выстрел, пуля просвистела едва, не задев голову, а злоумышленники умчались на экипаже. Место прокола стилетом почти затянулась, а кровотечение было внутренним. Ни генерал, ни полковник не сочли рану опасной и поэтому он самостоятельно дошел по Итальянской улице до Малой Садовой, где удалось взять извозчика, который отвёз Мезенцева не в больницу, а к его дому на Фонтанке. Уже войдя в прихожую при попытке снять пальто генерал почувствовал сильную боль. И лишь в одиннадцать часов утра прибыл вызванный врач. Не смотря на всё искусство хирурга, профессора Богдановского, имевшего колоссальный опыт лечения ран, в четверть шестого генерал Мезенцев скончался, испытывая до самой смерти страшные мучения.