Шрифт:
Пролог
Два величайших тирана на земле: случай и время.
Подмосковье. 19 сентября 2020 года
– Михаил Евграфович, вам надо посмотреть эти графики.
Ведущий научный сотрудник отдела статистической темпористики организации, именуемой «Проект „Вектор”», профессор Надеждин уставился на подбежавшего к нему, запыхавшегося оператора систем наблюдения и контроля ветвей исторического дерева лейтенанта Головоножко.
– Так, Лёня, отдышись, запыхался, как паровоз на сорокаградусном подъеме. «Ракету» [1] Стефенсона наблюдал? Один в один с ним дышишь. Пошли ко мне, нечего тут на коридоре волну гнать, покажешь и расскажешь.
Когда они зашли в кабинет профессора, тот рухнул в свое кресло и активировал монитор ноутбука. После того как удачно прошла засылка хроноагента Андрея Толоконникова в конец 1939 года [2] , в результате чего от древа мира отпочковалась новая стабильная реальность, в проект наконец-то стали вливать очень приличные средства. Это позволило не только дополнительно набрать новый персонал, но и приобрести самое современное оборудование. И одновременно ужесточить и без того драконовские меры по обеспечению секретности и дезинформации партнёров и коллег различного масштаба, а проще говоря, потенциальных противников.
1
«Ракета» – самый известный паровоз Джорджа Стефенсона, созданный в 1833 году (его первый локомотив «Блюхер» был создан намного ранее, в 1814 году, назван в честь победителя Наполеона). Надо признать, что сорокаградусный подъем для этого паровоза был бы непреодолимым препятствием.
2
См. серию «Проект „Вектор”» Влада Тарханова.
– Показывай!
– Вот они, Михаил Евграфович. Эта наша новая стабильная реальность, РИ-43, но она не настолько устойчивая, как предполагалось согласно расчетам. Смотрите, мы наблюдаем там отпочковывание как минимум трех ветвей, которые можно считать относительно перспективными. По нашим прикидкам, можно туда перебрасывать хрономатрицы, но в точку, которая ниже декабря 1939 года. И это позволит добиться серьезного уменьшения энергозатрат по сравнению с пересылкой хрономатрицы в нашу стволовую часть реальности.
– Леонид Макарович, разве это не подтверждает наши теоретические выкладки? Что тут неправильного. Стоп! А вот это что за фигня? Что это за флуктуации, Лёня? Это из-за них ты меня решил взять за жабры?
Доктору наук профессору Надеждину недавно исполнилось тридцать восемь лет, из молодых дарований, мало кому удавалось защитить докторскую в двадцать пять, да еще и минуя кандидатскую. Из-за своего характера учёный удачно избежал тлетворного влияния «общечеловеков» и прочей либерастической отравы. В его речи молодежный сленг присутствовал порой в очень неприличных количествах, но не слишком скромный гений, делавший в уме сложнейшие расчёты, всегда отличался некоторой экстравагантностью, и даже на грани сороковника эта оригинальность никуда не делась, а стала еще более ярко выраженной.
– Так точно, товарищ ведущий научный сотрудник. Это энергетические выбросы. Пока что мы зафиксировали их пять штук всего. Амплитуда – умеренная. Я бы даже сказал, что весьма слабенькая, но как-то тревожно.
– Есть корреляция между флуктуациями энергии и образованием в РИ-43 новых стабильностей? – профессор застучал по клавишам.
– Образований новых стабильностей – три штуки, выбросов энергии – пять штук. Совпадение с образованием в двух случаях: первом и третьем. Я тут никакой зависимости не вижу.
– Не обижайся, Леонид, то, что ты не видишь, не означает, что этой взаимосвязи нет. Надо просчитать. Очень надо… В общем, звоню Михайловичу, пусть шеф объявляет аврал! Хорошо, спасибо, Лёня, сейчас организую мозговой штурм проблемы.
– Извините, Михаил Евграфович, а не получится так, что мы тут черную дырочку организуем? Коллайдер не потянул, так вроде мы сподобимся…
Лейтенант выглядел слишком уж струхнувшим.
– Не боись, вояка! Пока что ни по какой теории черной дырой не пахнет, от слова совсем… Но вот что день грядущий нам готовит, этого я тебе сказать достоверно не смогу! Считать надо.
– А можно я в ваш штурм свой плевочек внесу? – неожиданно осмелел Головоножко.
– Ну, внеси, – почти без эмоций отозвался профессор, увлеченно что-то просчитывая в открытом математическом приложении.
– А если это оттуда пытаются пробиться к нам сюда? А?..
– Лёня, плиз, иди, работай, я твою версию учту, посмотрим, что покажут расчеты. Надо попросить время у супера, вне очереди… Извини, мне надо заявку срочно бросить! И ещё, Лёня, отслеживай всплески и проверь, что там с микрофлуктуациями, какая по ним статистика? Разрешение аппаратуры позволяет их уловить?
– Позволяет. Сделаем, Михаил Евграфович, главное, что это не черная дырочка… остальное не так страшно…
Когда лейтенант покинул кабинет профессора, тот по селектору вызвал сотрудников на срочное совещание и грустно заметил:
– Лёня, Лёня, мы ведь сами не знаем, на что способно время, может быть, окажется, что чёрная микродырочка будет за благо!
Одно слово от авторитарного коллектива: все даты в произведении даны по новому стилю, дабы уменьшить количество скобок в тексте и упростить его восприятие.
Второе слово из того же первоисточника: события, герои, их отношения и соотношения вымышлены и с реальными фигурами-однофамильцами никаких точек соприкосновения не имеют.
Оба слова касаются всех книг серии.
Часть первая. Теория очень большого взрыва
Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки.
Глава первая. Учитель и ученик
Подмосковье. 12 октября 2020 года
Коняев
За окном – золотая осень. То время, когда на дворе еще не прелюдия зимы, а воспоминание об уходящем лете, когда листва на кустах и деревьях не осыпалась грязно-серыми комками на землю, а трепещет золотом и багрянцем. Мое любимое время года. Я точно знаю, до зимы не дотяну, ну, тут уж извините, мне девяносто два года, пожил уже. Никаких сантиментов и сожалений. Есть такая болезнь, которую наука пока лечить не научилась, она называется старость. Меня зовут Михаил Николаевич Коняев. По профессии историк, академик еще доперестроечных времен. С гордостью могу сказать, что меня считали самым скандальным историком времен Советского Союза. Не без оснований меня называют последним академиком из СССР: я был избран членкором буквально накануне распада страны. Скандальным я был по той причине, что слишком мало ссылался на классиков марксизма-ленинизма, впрочем, для конца восьмидесятых это было не столь критично, даже несколько поощрялось. Мои работы были посвящены состоянию сельского хозяйства в России в период с конца шестнадцатого и до начала двадцатого века. Учитывая, что от наличия продуктов питания зависит безопасность государства, я и разбирал не только уровни урожайности, но и политические и экономические аспекты жизни страны, от сельского хозяйства зависящие. Классовый подход? Да нет, не это было главным, кстати, я считал, что роль личности в истории советскими учеными слишком недооценена в силу давления классовой теории, которая в нашей истории как-то не работает так, как представляли себе классики марксизма. За иммунитет ко всяким «измам» я был сначала бит, потом обласкан, затем отправлен на синекуру: будучи пенсионного возраста получил кафедру истории земельных реформ в России. Пустое место. И кафедра. И реформы. Семь монографий, плюс три в составе коллектива авторов. Шестнадцать кандидатов и три доктора исторических наук. Заслуги есть. С кем я был знаком, кого я консультировал, рассказывать не буду. Сами видите, что у нас происходит, поэтому зачем говорить о том, что так и не получилось реализовать? Извините, мне надо поговорить с одним человеком:
3
Эти строки из стихотворения поэта Бориса Левина, который немного перефразировал Евгения Винокурова, у которого первым словом в фразе идет слово «художник», а не учитель.