Цена познания
Шрифт:
— Конечно, буду пробовать, — бодро ответил я. — Только надо больше времени. Трудно писать, сестра.
К моему удивлению, пояснять последнюю фразу не пришлось.
— Как хочешь, Серапионов брат, — отозвалась Николь. — Заказ на следующую книгу мы будем давать через три месяца. Если до этого времени что-то напишешь — дай знать. Желаю удачи.
«Ладно тебе прикидываться, — пробрюзжал я про себя. — Никакой удачи ты мне не желаешь, притворщица». После встречи с Мари мое отношение к мадемуазель Луазо стало весьма прохладным. Вначале я был просто зол на нее за тот спектакль, который она разыграла на пару с Тесье. Затем, когда раздражение немного улеглось, я понял, что обижаться не за что: ведь она просто делала свою работу. Но именно поэтому никаких причин любить ее тоже не было. Вспоминая ситуацию с Эмилем, в которой она, якобы нарушая свои обязанности, пришла мне на помощь, я начал сомневаться в ее искренности. Действительно, разве им было выгодно дожидаться, пока я нарушу запрет? Ну и что было бы дальше? Меня пришлось бы выгонять, следовательно, немедленно появилась бы необходимость срочно искать замену. Лишние поиски, волнения, затраты. Гораздо умнее предотвратить проблему. Только в этот раз вместо кнута использовать пряник. Я этот пряник съем и вместо злости преисполнюсь благодарности. А после этого стану считать милую женщину, протянувшую мне его, своим лучшим другом в этом жестоком мире.
В результате подобных размышлений я пришел к выводу о том, что Николь играет роль милой наставницы, точно так же как я сам играю роль Пятого. Пришлось взвалить на себя еще один образ и начать разыгрывать перед ней недалекого благодарного парнишку. Благо, основные черты этого персонажа всегда были под рукой — достаточно было вспомнить свое собственное недавнее поведение.
— Завтра отнесешь рукопись Двадцатому, — сказала Николь. — Больше тянуть нельзя.
— А каким образом будут распространяться в этот раз книги? — спросил я, осененный внезапной идеей.
Николь задумалась.
— В прошлый раз их просто выложили в Секции Встреч, в позапрошлый была презентация… Пожалуй, нам все равно. У тебя есть какие-то специфические пожелания?
— Я бы предпочел презентацию, — ответил я, стараясь казаться безразличным. — Ты же знаешь, новый стиль мне не особо нравится.
— Пожалуйста, — немедленно согласилась она. — Думаешь скрасить первое впечатление?
— Попробую, — усмехнулся я в ответ.
Как только микрофон был выключен, я схватил лист бумаги. На этот раз литературный процесс не пугал меня. Опасения вызывал лишь недостаток времени. Мне надо было так много успеть написать.
Книги расходились неплохо. Ощущая себя не то продавцом, не то подписывающей открытки знаменитостью, я сидел за широким столом в Зеленой Секции Искусств и одарял проходящих улыбками и книгами. Справа от меня возвышалась синяя стопка экземпляров.
— Пожалуйста, пожалуйста, — говорил я, раздавая шероховатые томики. — Если у вас возникнут какие-либо комментарии, буду очень рад услышать, обсудить. Пишите прямо на полях, заходите, сообщайте.
— Новая манера письма… — задумчиво говорили читатели, пробегая взглядом первые строчки. — Интересно, интересно.
— Думаю, что попытка не удалась, — сокрушался я, качая головой. — Но книга уже написана, не выкидывать же ее. Следующая должна быть лучше. Впрочем, не мне судить.
Краем глаза я следил за Восьмой. Она разговаривала с Евой в противоположном конце секции и вовсе не торопилась подходить. Больше всего мне хотелось оставить бездарные писания на произвол судьбы и подойти к ней. Но, разумеется, ничего подобного я не делал. Наконец Ева указала рукой в мою сторону, и собеседницы, продолжая разговор, направились ко мне.
— Ну, чем ты нас порадуешь? — спросила праматерь, подходя к столу.
— Новым стилем, — важно ответил я, протягивая ей экземпляр.
— А меня и старый устраивал, — отозвалась она, принимая книгу.
Я улыбнулся.
— Мне, как и всякому художнику, надо экспериментировать. Иначе искусство не развивается. Не только Седьмой имеет такую привилегию.
Ева фыркнула.
— Надеюсь, что твои эксперименты принесут более удачные плоды.
— Кто знает, — сказал я. — Прочтешь — сообщишь свое мнение.
— Не сомневайся, — пообещала она. Улыбнувшись ей еще раз, я перевел взгляд на Мари.
— Восьмая, ты ведь тоже возьмешь одну, правда?
— Конечно, — кивнула она.
Я подсунул правую руку под книги, сжал стопку между ладонями и, перевернув ее на ребро, поставил обратно на стол.
— Неплохо, — довольно сказал я, осматривая корешки.
— Что неплохо? — поинтересовалась она.
— Половину уже разобрали. Приятно видеть интерес.
— Не скромничай, — ответила Мари, — ты ведь отлично знаешь, что твоих книг все ждут.
Я изобразил смущение.
— Так уж и все. Думаю, что некоторым они не особо интересны. Ладно, о чем это мы? Вот, держи, — и я подал ей крайнюю книгу справа. — Буду рад комментариям.
— Не думаю, — сказала Ева, которая за это время успела что-то прочесть. — Мои комментарии тебя вряд ли обрадуют.
— Критика всегда полезна, — смиренно согласился я.
Два дня спустя Восьмая вручила мне за завтраком книгу.
— Извини, но мне не очень понравилось, — сказала она, глядя мне в глаза. — Я подчеркнула особо неудачные места, но даже если бы они были написаны по-другому, книга осталась бы слабой.
Я взял книгу, стараясь держать ее корешком вниз.
— Спасибо, Восьмая. Постараюсь учесть все комментарии. Но хотя бы что-нибудь тебе пришлось по вкусу?
— Да. Некоторые страницы удались, — с улыбкой ответила она.
Мне стоило больших усилий неторопливо закончить еду, поговорить с Ададом и выслушать критические замечания Шестой. Путь домой был также усеян препятствиями в виде назойливых читателей. В последние дни все стремились поговорить со мной, для того чтобы выразить свое удивление, а то и разочарование. Как и следовало ожидать, с момента выхода книги ни одного хвалебного отклика я не услышал. Спектр отзывов начинался нейтральным: «Повесть как повесть» и заканчивался Евиным: «А ты уверен, что тебе не стоит подумать о переквалификации?» Но сейчас литературные вопросы волновали меня не больше, чем погода за стенами этого здания.
Зайдя в спальню, я, как обычно, плотно закрыл за собой дверь, глубоко вздохнул и раскрыл книгу. Прямо в середине, в том же месте, куда я вкладывал свое полное нежных слов послание, лежал сложенный лист. Мелькнуло тревожное подозрение о том, что Мари не заметила моего письма и действительно написала комментарии к этому нелепому произведению. Я медленно развернул бумагу. «Дорогой Андре», — гласил лист, покрытый красивым летящим почерком. «Дорогой Андре, я так рада тому, что ты здесь»… Что могло быть лучше, чем стоять и раз за разом перечитывать слова, за которыми скрывалось ответное признание? Только одно. Встреча.