Цена Рассвета
Шрифт:
Приверженность дома Сайто традициям изумляла и вызывала глубокое уважение. Фархад слишком хорошо помнил историю колонизации, чтобы не знать, каких трудов стоило следовать обычаям предков. Первые колонисты во время перелета не носили ни кимоно, ни сауба; они были вынуждены облачиться в одинаковые комбинезоны, делавшие мужчин неотличимыми от женщин. Даже от хиджабов женам колонистов пришлось отказаться, и тогда супруга главного механика, не перенеся унижения, наголо обрила голову, сказав, что хоть так сохранит верность принципам и соблюдет обычай.
Каждая деталь дома, каждый узор на одежде были восстановлены — по памяти, по записям, ради которых переселенцы жертвовали самым необходимым. Точно так же передавались традиции в доме семьи Наби — от отца к сыну, от матери к дочери, каждый оставлял потомкам свои сокровенные тайны, и поддержание уклада стоило всех сил, которые на него тратились. В этом была сила, позволявшая выживать в каменных лабиринтах под толщей снегов.
— О чем ты задумался, Фархад-кун? — подошел к стоявшему у окна гостю Сайто-средний, дядя Рока.
— Думаю о том, что нас объединяет. О почтении к традициям…
— Вот как, — резко улыбнулся брат хозяина. — А тебе не кажется, что все это только шины, которыми мы пытаемся скрепить безнадежный перелом?
— Такие переломы не скрепляют шинами, — вежливо наклонив голову, уточнил Фархад. — Если я правильно понял вашу мысль, то нужно обнажить место перелома, зачистить концы кости и ввести регенерирующий раствор.
— Ты правильно понял. Мы нуждаемся не в подпорках, а в умелых руках хирурга, который сделает все это.
Фархад посмотрел за окно — там буря неистово билась в зыбкую розоватую пелену защитного поля. В такие вечера молодому ординатору казалось, что окружающий мир удивительно, трепетно хрупок и нуждается в непрестанной опеке. Хотелось взять все сущее в ладони и укрыть от бури, согреть, приласкать…
— Я не понимаю вас, Масака-сан, — не без усилий припомнил он вежливое обращение к старшим в домах «нихонс».
— Я работаю в теплицах, которые кормят всю столицу. Не снятый с ветки плод сначала кажется прелестно спелым, потом — готовым лопнуть от сладкого сока… но еще через день или два он сохнет или подгнивает.
Наби поднял голову и взглянул на собеседника в упор. Может быть, не слишком вежливо, и если Сайто-средний обидится, то второй раз в этот дом Фархада не пригласят. Но он не был не слишком силен в языке недомолвок и намеков.
— Плоду Синрин настала пора оторваться от ветки, — проговорил Масака, человек по имени «Не может быть!», прозванный так за то, что родился близнецом старшего сына, но сумел выжить.
Фархад с удивлением ощутил, что согласно кивает.
19
У поломойной машины была слишком широкая щетка, и углы приходилось оттирать руками. Работа, бесконечная и почти бессмысленная, но на редкость спокойная, Аларье нравилась. Вместо положенных по графику трех раз — до открытия поликлиники, в обед и после закрытия — она убирала свои этажи четыре, пять раз в день. Старшая сестра удивлялась и прямо при уборщице гадала, надолго ли хватит такого усердия.
Пока что Аларьи хватило на четыре месяца, и ей казалось, что хватит еще на четыре года. В выходные она тоже приходила на работу. Мыла холл, хоть ее уже предупредили о том, что по правилам профсоюза медработников сверхурочные платить будут только через полгода. Убиралась в детских палатах, с особенным удовольствием расставляла по местам игрушки. Иногда подбирала альбом, брала черный карандаш и пыталась рисовать.
Галина, старшая сестра, нашла на полке в подсобке стопку рисунков и методом исключения установила, чьих это рук дело.
— Твое? — услышала Аларья однажды утром.
Рисунки ворохом рассыпались по столу — немного неловкие, отчаянно мрачные и большей частью незаконченные. Аларья внутренне сжалась в комок. Она была уверена, что Галина решит вычесть из ее зарплаты стоимость альбомов и карандашей.
— Да. Я заплачу…
— Что-нибудь менее мрачное нарисовать можешь? Зверушек там, птичек? Гномиков? — не слушая ее лепета, спросила Галина.
— Да, конечно… — закивала Аларья.
— Денег не будет, нам оформитель по штату не положен. Но премию постараюсь выбить. Не обещаю, не обессудь. Детское отделение разрисуй, краски завтра принесу. На выходных.
Аларье было наплевать и на приказной тон, и на отсутствие немедленной выгоды. Не наказали — уже счастье, но ведь еще и дадут работу…
Разговор состоялся в середине недели, и до выходных Аларья плохо спала. Заснуть мешали возбуждение и нетерпение. Все уже было готово, Галина купила краски и бумагу, объяснила, что хочет видеть. Девушка сделала два десятка эскизов, Галина приняла их и даже похвалила, отчего Аларья на несколько часов утратила дар речи — от суровой начальницы доброго слова не слышал никто.
Все два дня она провела в поликлинике, стараясь закончить к вечеру, чтоб к утру не только просохли рисунки, но и выветрился запах краски. До прихода Галины Аларья успела полюбоваться на дело своих рук. Казенные блекло-голубые стены расцвели огромными цветами, заполнились добрыми птицами и хитрыми гномиками в красных колпачках.
Через полчаса с первого этажа послышался изумленный вопль главврача.
— Что это за чудеса? Это еще откуда?
Девушке захотелось спрятаться, запереться в туалете, но пока она выключала машину, снизу примчалась санитарка.
— Тебя главный зовет!!!
Аларья спускалась по лестнице медленно, с трудом отрывая руку от перил. Кшися подпихивала ее в спину, понукая идти быстрее, но художница едва переставляла ноги.
— Это ты сделала? — завидев ее, заорал главврач.
— Мне велела пани Галина-аа… — слезы хлынули ручьем, но не было сил даже руки поднять.
— Ты что ревешь? Вот истеричка на мою голову, — опешил главврач. — Хватит реветь! Я тебя похвалить хотел, да уймись же ты, фонтан недоделанный…
— Я нечаянно!