Цена слова
Шрифт:
Да, я теперь мишень, так что лучше с пистолетом, чем без него, даже если придётся выстрелить. А выстрелить придётся — Михаилы Колчиковы должны зарыться мордой в землю. Один бил, второй рассказал, куда бить. Приговор ясен.
Я обещал. Я выполню. Но пока есть и другие обещания…
Улица. Мороз. Такси.
Мир видится немного в других тонах, когда в кармане хрустящая пачка и пояс оттягивает, едва ли не килограмм стали с рифлёной ручкой, полной бронебойных шариков. Не посадили бы ещё за этот сюрприз на поясе раньше времени.
Взгляд стал более уверенным, я почти перестал дёргаться. Ощутил… уверенность? Что-то вроде. Вдобавок ещё и ответственность. Едва ли не большую, чем за квартиру. К ношению холодного оружия ещё привыкнуть надо.
Понты нарезать не стал, достал деньги незаметно от таксиста. Пусть не раскрывает рта, узрев толщину пачки. На кой мне эти косые взгляды? Чтобы сразу пистолет следом доставать и говорить: «Куда пялишься? Отвяжись!»
Вышел на улицу под свежий мелкий снежок. Он сыпал неторопливо, и день был тёплым, без ветра. Дышалось полной грудью. Соскучился по кислороду.
Белое крошево засыпало большие буквы на торце трёхэтажного здания: «Издательство Очкарик». Ниже висела растяжка: «Мы издаём для книголюбов и ради библиофилов». Как раз то, что надо. Кем я вообще буду, если не издам стихи Антона?
Последний раз вздохнув полной грудью, твёрдо толкнул массивную дверь и вошёл через парадную.
— Куда? — Обронил старичок, не убирая газетки.
Почему в охране всегда пожилые люди? Нужна ли такая охрана вообще? Детей пугать? Он вряд ли и от меня отобьётся. Даю двести процентов, что обыскивать даже не вздумает.
— К редактору. Главному, — выпалил я.
— Творчество продавать?
— Творчество не продаётся. — Возразил я. — Просто его покупают.
— Третий этаж, налево, — понимающе кивнул старичок, не убирая газетки.
Система охраны пройдена.
Пробравшись по древним, обломленным годами ступенькам, я оказался в скрипящем коридоре. Третий этаж оказался деревянным и скрипел так, что казалось, плакал о нелёгкой судьбе. Выбирая наиболее скрипящее направление, я безошибочно пробрался к кабинету главного редактора.
В этом городе с издательствами худо. Главный редактор по возрасту годился в отцы Сталину. Скрип коридора его ничуть не смущал. Видимо по той простой причине, что он его не слышал, как впрочем, и тот факт, что я вошёл и стою на пороге в ожидании.
Постояв секунд пятнадцать на входе, я приблизился и сел напротив. Старик дремал, уткнувшись в томик «Капитала». Он почти свесил голову на грудь, но подбородок не касался шеи, зависнув в промежуточном положении где-то на середине.
— Слава Советскому Союзу! — Рявкнул я, перебирая в руках листы, словно перед выступлением.
Дед не подскочил, как ожидалось, лишь вяло приподнял голову. Тяжёлый взгляд из-под густых бровей прошёлся по мне вскользь, ушёл на портрет Ленина на стене у двери. Скрипучий, дремучий голос докатился тяжёлым басом, словно говорил могучий дуб или ржавый робот:
— Да ты хоть знаешь, что мы потеряли?
— Не знаю, и знать не хочу, — обрубил я и добавил. — Прошлое в прошлом. Я родился и вырос в России, а потому мне ваши фетиши [8] непонятны. Давайте о деле, как говорят в наших рыночных отношениях.
8
[8] Поклонение вещам, предметам.
— Конечно, кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет тому оба. Но что вы всё постоянно это о деле, деле, деле? Только и слышу каждый день, — вздохнул старик. — Ну, давай, читай.
Читать? Чего читать-то? Не я ж поэт. С другой стороны, поэту уже не до чтения, придётся мне. Набрав в грудь побольше затхлого кабинетного воздуха с примесью пыли, в три раза большей, чем у меня дома, я начал, едва не закашлявшись:
Что было с моим миром до меня? То мне не зримо! Остались лишь деяния моя, Закрытые стеной эфира. Я не могу тебе, мой друг, сказать, Что было в прошлом. Свершения, деяния моя — Всё будет после.— Любопытно, любопытно. — Хмыкнул старик. — И много у вас на это ушло?
— Чего ушло?
— Ну, даже не знаю. Времени, бумаги, мысли. Терпения, наконец.
— Это не у меня ушло, это у него ушло, и сам он ушёл, просто понимаете…
— Ушло и, слава богу, молодой человек. — Прервал, не дослушав, редактор. — Пусть идёт себе другой дорогой, а вы спортом займитесь.
Как говорится: «Мы ехали, ехали и, наконец, приехали».
Молча достал пачку, послюнявил палец и начал отсчитывать. И кому? Этому комуняке с мыслями о боге? Неправильный какой-то человек. Надо либо одно, либо другое. Если стоять одной ногой там, а другой там, то обязательно порвёшь штаны.
— Ты мне это дело брось! — Подскочил старик. — Буду я из-за тебя ещё позволять деревья рубить. Это ж сколько берёзок на такую чушь пойдёт.
Пулю ему вогнать в лобешник что ли? Никто и не заметит. Судя по пыли на полу, в кабинет этот заходит только он сам.
— Ну ладно, тогда манускрипты свои читай, умник, — я кивнул в сторону полных собраний сочинений Ленина в количестве пятидесяти штук и вышел, не дожидаясь ответной реплики.
М-да, в нашем городе с творчеством как-то не очень. То ли дело Москва, Санкт - Петербург. Там крупные издательства. Нечета этим загибающимся «очкарикам».
Злой и разбитый, причитая на советские постулаты, я побрёл по улице сквозь поднимающуюся метель. Погода словно прочла всё, что накопилось на душе, и решила выплеснуть наружу, вздыбив могучими ветрами в небо.
М-да, вроде неплохой полёт лирической мысли. А что если доделать стихи Антона? Ну-ка, ну-ка.
Что было с моим миром до меня? Взвиваю в небо свой вопрос незримый. То за другой чертой, и мне неумолимо Закрыто на безвестные века.