Цена слова
Шрифт:
Да, я теперь мишень, так что лучше с пистолетом, чем без него, даже если придётся выстрелить. А выстрелить придётся — Михаилы Колчиковы должны зарыться мордой в землю. Один бил, второй рассказал, куда бить. Приговор ясен.
Я обещал. Я выполню. Но пока есть и другие обещания…
Улица. Мороз. Такси.
Мир видится немного в других тонах, когда в кармане хрустящая пачка и пояс оттягивает, едва ли не килограмм стали с рифлёной ручкой, полной бронебойных шариков. Не посадили бы ещё за этот сюрприз на поясе раньше времени.
Взгляд стал более уверенным, я почти перестал
Понты нарезать не стал, достал деньги незаметно от таксиста. Пусть не раскрывает рта, узрев толщину пачки. На кой мне эти косые взгляды? Чтобы сразу пистолет следом доставать и говорить: «Куда пялишься? Отвяжись!»
Вышел на улицу под свежий мелкий снежок. Он сыпал неторопливо, и день был тёплым, без ветра. Дышалось полной грудью. Соскучился по кислороду.
Белое крошево засыпало большие буквы на торце трёхэтажного здания: «Издательство Очкарик». Ниже висела растяжка: «Мы издаём для книголюбов и ради библиофилов». Как раз то, что надо. Кем я вообще буду, если не издам стихи Антона?
Последний раз вздохнув полной грудью, твёрдо толкнул массивную дверь и вошёл через парадную.
— Куда? — Обронил старичок, не убирая газетки.
Почему в охране всегда пожилые люди? Нужна ли такая охрана вообще? Детей пугать? Он вряд ли и от меня отобьётся. Даю двести процентов, что обыскивать даже не вздумает.
— К редактору. Главному, — выпалил я.
— Творчество продавать?
— Творчество не продаётся. — Возразил я. — Просто его покупают.
— Третий этаж, налево, — понимающе кивнул старичок, не убирая газетки.
Система охраны пройдена.
Пробравшись по древним, обломленным годами ступенькам, я оказался в скрипящем коридоре. Третий этаж оказался деревянным и скрипел так, что казалось, плакал о нелёгкой судьбе. Выбирая наиболее скрипящее направление, я безошибочно пробрался к кабинету главного редактора.
В этом городе с издательствами худо. Главный редактор по возрасту годился в отцы Сталину. Скрип коридора его ничуть не смущал. Видимо по той простой причине, что он его не слышал, как впрочем, и тот факт, что я вошёл и стою на пороге в ожидании.
Постояв секунд пятнадцать на входе, я приблизился и сел напротив. Старик дремал, уткнувшись в томик «Капитала». Он почти свесил голову на грудь, но подбородок не касался шеи, зависнув в промежуточном положении где-то на середине.
— Слава Советскому Союзу! — Рявкнул я, перебирая в руках листы, словно перед выступлением.
Дед не подскочил, как ожидалось, лишь вяло приподнял голову. Тяжёлый взгляд из-под густых бровей прошёлся по мне вскользь, ушёл на портрет Ленина на стене у двери. Скрипучий, дремучий голос докатился тяжёлым басом, словно говорил могучий дуб или ржавый робот:
— Да ты хоть знаешь, что мы потеряли?
— Не знаю, и знать не хочу, — обрубил я и добавил. — Прошлое в прошлом. Я родился и вырос в России, а потому мне ваши фетиши [8] непонятны. Давайте о деле, как говорят в наших
8
[8] Поклонение вещам, предметам.
— Конечно, кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет тому оба. Но что вы всё постоянно это о деле, деле, деле? Только и слышу каждый день, — вздохнул старик. — Ну, давай, читай.
Читать? Чего читать-то? Не я ж поэт. С другой стороны, поэту уже не до чтения, придётся мне. Набрав в грудь побольше затхлого кабинетного воздуха с примесью пыли, в три раза большей, чем у меня дома, я начал, едва не закашлявшись:
Что было с моим миром до меня? То мне не зримо! Остались лишь деяния моя, Закрытые стеной эфира. Я не могу тебе, мой друг, сказать, Что было в прошлом. Свершения, деяния моя — Всё будет после.— Любопытно, любопытно. — Хмыкнул старик. — И много у вас на это ушло?
— Чего ушло?
— Ну, даже не знаю. Времени, бумаги, мысли. Терпения, наконец.
— Это не у меня ушло, это у него ушло, и сам он ушёл, просто понимаете…
— Ушло и, слава богу, молодой человек. — Прервал, не дослушав, редактор. — Пусть идёт себе другой дорогой, а вы спортом займитесь.
Как говорится: «Мы ехали, ехали и, наконец, приехали».
Молча достал пачку, послюнявил палец и начал отсчитывать. И кому? Этому комуняке с мыслями о боге? Неправильный какой-то человек. Надо либо одно, либо другое. Если стоять одной ногой там, а другой там, то обязательно порвёшь штаны.
— Ты мне это дело брось! — Подскочил старик. — Буду я из-за тебя ещё позволять деревья рубить. Это ж сколько берёзок на такую чушь пойдёт.
Пулю ему вогнать в лобешник что ли? Никто и не заметит. Судя по пыли на полу, в кабинет этот заходит только он сам.
— Ну ладно, тогда манускрипты свои читай, умник, — я кивнул в сторону полных собраний сочинений Ленина в количестве пятидесяти штук и вышел, не дожидаясь ответной реплики.
М-да, в нашем городе с творчеством как-то не очень. То ли дело Москва, Санкт - Петербург. Там крупные издательства. Нечета этим загибающимся «очкарикам».
Злой и разбитый, причитая на советские постулаты, я побрёл по улице сквозь поднимающуюся метель. Погода словно прочла всё, что накопилось на душе, и решила выплеснуть наружу, вздыбив могучими ветрами в небо.
М-да, вроде неплохой полёт лирической мысли. А что если доделать стихи Антона? Ну-ка, ну-ка.
Что было с моим миром до меня? Взвиваю в небо свой вопрос незримый. То за другой чертой, и мне неумолимо Закрыто на безвестные века.