Цена твоей нелюбви
Шрифт:
– Я согласна! – вдруг выпалила, решив не сдерживать того, что само рвалось наружу.
Это ведь не навсегда. Я просто уеду, спокойно рожу ребёнка, а после вернусь. И никто никогда не узнает ни о чём. А если останусь – не миновать встреч с бывшими одноклассниками, вопросов, додумываний и пересудов. Всего того, что уже заранее меня убивало.
– Вот и хорошо, – кивнул Владимир Андреевич. – Как будешь готова, поговорим с твоей мамой. Но, я думаю, она будет только за.
Он вышел, оставляя меня наедине с собой. Вновь мелькнуло горькое чувство несправедливости и потери, но
Теперь уже не только моего.
4
Через две недели я сидела в зале, ожидая посадки на рейс. С Машей мы должны были встретиться уже по прилёте в Мадрид. Она направлялась туда из Москвы, я – из Петербурга. Моё отбытие стало сюрпризом для Веры, и мне даже показалось, что подруга обиделась из-за того, что я покидаю её.
Мой секрет, по словам Веры, она сохранила. Ни одна живая душа, кроме неё, о беременности не знала. И даже если Лёша всё же каким-то образом выяснит, что станет отцом, я уже буду далеко. Так что он вполне сможет сделать вид, что его это никоим образом не касается.
– Кать! Тимофеева! – донёсся до меня голос, от которого я остолбенела.
А потом, как в самых сказочных историях, успела напредставлять себе миллион самых несбыточных фантазий.
Лёша узнал о ребёнке, о том, что я уезжаю и вот примчался меня остановить. Ему даже пришлось купить билет, чтобы пройти в зону посадки. И теперь Зеленов – а голос принадлежал именно ему – практически на одном колене стоял возле меня, держа коробочку с кольцом. Именно такие картинки пронеслись в мыслях со скоростью света.
Впрочем, когда я обернулась к Алексею, поняла, что ничего подобного произошло. Зеленов тоже куда-то собирался лететь, и я очень понадеялась, что не в Мадрид.
– Привет, – тихо поздоровалась я с ним, и Лёша, оглядевшись, словно нас могли увидеть вместе, а он этого очень бы не хотел, кивнул на двери гейта, который вёл на посадку до Красноярска.
– Отойдём? – спросил он.
Наверное, мне было нужно отказаться. Говорить с Зеленовым было не о чем, однако я, сама не понимая, как это случилось, согласилась:
– Давай.
Мы направились к гейту, и когда остановились возле него, Лёша быстро проговорил:
– Я хочу извиниться за ту ночь, – сказал он и посмотрел на меня так, что я растерялась.
В памяти всплыли слова Зеленова, сказанные его друзьям, но сейчас, когда я стояла напротив Лёши и наши взгляды пересекались, мне казалось, что он попросту не мог сказать всех тех гадостей обо мне. Не мог поддерживать беседу, которая так сильно меня унижала…
– Почему хочешь извиниться? – спросила я, хотя, в общем и целом, можно было завершать наш разговор уже сейчас.
– Потому что сам не понимаю, как так получилось.
А я вот очень даже понимала, потому на лице моём, помимо воли, появилась горькая улыбка. Закусив нижнюю губу, я смотрела на Зеленова и ругала себя за то, что не собираюсь высказывать всё то, что он заслужил. Например, что так не поступают
И сейчас меня поддерживали лишь мысли о том, что через час самолёт унесёт меня далеко. Туда, где не будет Зеленова Алексея и всей той боли, что в эту самую минуту цвела особенно пышным цветом.
– Получилось и получилось, – пожала я плечами. – Если уж на то пошло…
Договорить не успела. Рядом с нами материализовалась, словно чёртик из табакерки, Алла Вахрушина во всей своей длинноногой красе. Она окинула меня взглядом, каким обычно удостаивают грязь под ногами, после чего, скользнув глазами по табло, на котором красовался Красноярск, капризным голосом проговорила, обращаясь исключительно к Лёше:
– Я тебя обыска-а-алась, – протянула она, мгновенно потеряв ко мне интерес, если таковой, конечно, имел место быть. – Что-то мне уже Дольче не нравится. Какой-то он приторный. Давай вернёмся, я его обменяю.
Она взяла Зеленова под руку и буквально как на аркане потащила прочь от меня. Лёша лишь успел обернуться и сказать «пока».
Я тяжело вздохнула, провожая парочку взглядом. Наверняка собирались вместе куда-нибудь в отпуск. Что, впрочем, не имело ко мне никакого отношения. Поэтому, пожав плечами и удобнее устроив на плече сумку с ручной кладью, я отправилась к своему гейту.
А через час самолёт взмыл в небеса, и я оставила позади свою прошлую жизнь, свои надежды и мечты.
И свою первую, такую горькую, но всё же любовь.
Год спустя
Я стояла и смотрела на себя в зеркало в ванной. Как делала это уже не раз и не два. И каждый раз находила всё новые причины не любить то, как выгляжу. Висящие бока, живот, который всё никак не уходил. Полные руки, второй – а то и третий – подбородок. Бёдра с наметившимся целлюлитом… в общем – всё то, от чего хотелось скривиться и закрыть глаза. А ещё лучше – залепить себе рот пластырем и не есть в ближайшие полгода. Радовало только одно – при всём при этом после родов у меня не имелось ни единой растяжки. Что, впрочем, на фоне остальных проблем, было весьма слабым утешением.
– Катя-я-я! Ты скоро? Микки хнычет! – раздалось из-за двери и я, вздохнув, надела махровый халат, после чего поспешила к сыну.
Маша, качающая ребёнка на руках, протянула Микеля мне. Я, улыбнувшись, отправилась кормить сына, предвкушая те минутки наедине, которые были особенно ценными и важными.
Родила я в срок без каких-либо проблем. Сына – а у нас с Зеленовым оказался мальчик – назвала Микелем. Что вызвало недоумение у бабули, которая именовала правнука не иначе как Миша. За то время, что я провела в Испании, во мне поменялось многое. Кроме лишнего веса. Он, как раз, очень даже комфортно себя чувствовал на всех возможных местах моего тела, чем вызывал у меня приступы жуткого недовольства собой.