Цена жизни
Шрифт:
— Да! — отрубил Грин. — Иначе мы бы здесь не сидели! Я не хочу никого обвинять, но мы должны, просто обязаны не повторить эту ошибку.
— Вокруг какой идеи ты предлагаешь нам объединиться? — Борька тронул рукой подбородок — верный признак задумчивости, и сел, ожидая ответа.
— Возрождение Республики, конечно! Ведь что в Республике самое главное, в чем ее стержень, знаете? Свобода. Но не дурная свобода, когда нет границ и порядка. Настоящая свобода — свобода жить так, как хочешь. Хлеб растить, строить, делать. Свобода тратить свою жизнь на то, что хочешь. Своим умом жить, а не по указке всякой сволочи, у которой просто больше пулеметов! Без чмуликов — паразитов, которые всегда лучше нас знают, что нам надо. Да вы и сами все
— Но что мы будем делать? Предлагаешь устроить партизанскую войну? — спросил Роберт.
— Отец говорил… — начал Грин.
— Отец тебя сюда и послал, чтобы нас с толку сбить! — тут же перебил его Эрик. На Эрика зашикали, слова Грина многих зацепили. Не зря он законспектировал слова Вайнштейна, и перед походом в Клуб тренировался дома перед зеркалом. Без подготовки он не смог бы так гладко говорить.
— Отец говорил, что в Земле Отцов найдется место для каждого, — повторил Грин. — Это наш шанс. Используйте мелкоту. Для старших все, кто младше четырнадцати, вообще не существуют. Они и нас-то всерьез не воспринимают. И это хорошо, пусть так и продолжается. Главное — конспирация. Потому что мы не будем драться с ними или устраивать диверсии. Наоборот, мы станем самыми большими патриотами Земли Отцов…
— Я так и знал, что он это скажет, — проворчал Эрик.
— Мы станем патриотами, — продолжил Грин. — Мы встроимся в их структуры. В гвардию, в армию, в аппарат управления. В гаражи и на фермы. Мы нужны им. Им нужна свежая кровь, нужна молодежь.
— И долго мы так будем… притворяться? — спросил Роберт.
— Столько, сколько потребуется! — отрезал Грин. Потом, уже мягче, продолжил: — Не думаю, что потребуется много времени. Вайнштейн говорит, что у зла короткий период распада. Очень скоро фашисты станут народу поперек горла, и тогда мы выйдем на свет. Республика возродится, и возродим ее мы!
— Все с тобой ясно, — встал Эрик. — Будем жевать сопли, пока не состаримся, на радость врагам. Я против! И я не буду в этом участвовать. Я и мои ребята выступаем сейчас. Мы будем драться с ублюдками, не дожидаясь, пока они захватят весь мир. Может, мы и не победим, но хотя бы попробуем. Я ухожу. Все, кто не хочет жевать сопли, пусть идет со мной. — С этими словами Эрик вышел из комнаты. В повисшей в комнате тишине было слышно, как он спускается по лестнице. Все сидели на месте, и смотрели на Грина. Народ думал. Наконец, один из ребят встал.
— Виталик? — удивленно спросил Грин. — Ты что, с ними?
— Нет… — потупился Виталик. Старший сын Медведя, Рома, погиб при штурме туннеля, вместе с двумя товарищами. Медведь погиб в теракте. Младший сын, Славик, попал в засаду вместе с Коцюбой, и тоже погиб. Виталик, которому недавно исполнилось семнадцать, остался единственным мужчиной в Семье. — Простите, пацаны. Не могу я. На мне Семья. Пропадут они без меня… Я не сдам вас, честное слово. — С этими словами Виталик стал бочком пробираться к выходу. Грин проводил его мрачным взглядом. Он тоже, фактически, остался единственным мужчиной в Семье, если не считать Тео — инвалида, и все еще лежавшего пластом Эли. Впрочем, если бы Эли и мог ходить, на главу Семьи он не тянул. Уход Виталика всколыхнул в душе Грина незнакомые ему доселе чувства: Грин вдруг понял, что тоже отвечает за других. Он подавил в себе желание уйти, и обвел присутствующих взглядом:
— Я так понимаю, что вы со мной? Тогда давайте решать, как мы будем поддерживать связь…
Труден хлеб подпольщика. Особенно, когда подпольщику приходится заботиться о других. Оставшись, фактически, единственным мужиком в Семье, Грин с утра до вечера был занят домашними делами. На подполье времени почти не оставалось. Его «группа» состояла из него, Голана, и Роберта с Даником. Как обстояли дела у других, Грин понятия не имел. Контакты свели к минимуму, и друзья, встречаясь на улице, только кивали друг другу. Клуб пришел в запустение. Впрочем, подполье — подпольем, а подготовку к зиме никто не отменял. То нужно было что-то привезти, то работать в поле, копать картошку вместе со всеми. То обнаруживалось, что сломался генератор, и нужно было искать запчасти. Поскольку старые, республиканские деньги отменили, а новые еще не вошли в обиход, народ торговал по старинке — бартером. А это значит — найти, у кого есть детали. Узнать, что ему нужно, на что он готов их обменять. Найти это, и привезти. Бегая с высунутым языком, Грин не раз вспоминал свою прежнюю жизнь, когда были живы Летун, и Коцюба, а от Грина требовалось только посещать тренировки, да помогать по хозяйству. Тогда-то он думал, что его нагружают сверх меры. А оказалось, что это была привольная, беззаботная жизнь. Конечно, Грину помогали. Добрую половину забот взвалила на себя Марина. Да и остальные домочадцы старались помогать по мере сил.
Грина пригласили в гости родители Лены. Он не сообразил, что это официальный визит, и пришел в своей повседневной одежде. Рядом с наглаженным, надушенным одеколоном папой Лены, Грин, в потертых штанах, нечищеных берцах и заляпанной грязью куртке казался пришельцем из другого мира. Впрочем, хозяева тактично сделали вид, что все в порядке. Грина усадили за стол, напротив сел отец Лены. Потек неторопливый мужской разговор. У Грина сводило скулы от скуки. Погода, виды на урожай, школа — папа Лены работал учителем в школе. Он, конечно же, знал, что Грин — сын капитана гвардейцев, и поэтому нахваливал новую власть. Получалось у него не очень, актером он был никудышным. Он расспрашивал Грина о житье-бытье, о планах на будущее.
— А вы с Леной когда планируете…? Ах, следующим летом? Ну, в добрый путь, в добрый путь… А отец ваш как, не против? Как это вы его не спрашивали? Надо спросить, отец все-таки. Да не абы кто, а правая рука самого Эрана, лицо, приближенное к вождю. При случае передавайте мое почтение, и заверения в том, что мы, педагоги-патриоты, оправдаем возложенное на нас доверие…
Грин вежливо кивал, отделывался общими фразами, и украдкой поглядывал на часы. Через полтора часа, когда он, наконец, откланялся, он чувствовал себя выжатым, как лимон. Под конец к ним подсел Борис, глава Семьи, в которую приняли родителей Лены. Борис был механиком от бога. Когда Эли еще не утопил разум в бутылке, они работали вместе, восстанавливая технику. Бори был себе на уме. Он не лез в политику, ни с кем старался не конфликтовать, и все, что его интересовало, это возможность спокойно жить и растить детей. Вайнштейн, со свойственной ему едкостью, называл Бориса «рукастым овощем». Вот и сейчас, когда многие Семьи оплакивали убитых, у Бориса все было в порядке. Пронесшаяся над Поселком буря его не задела. Таких много было в Поселке, кто предпочел отсидеться и ни во что не лезть. И с Грином он повел разговор не о погоде, и не о высоких материях, а о деле.
— Ладно, хватит об этом, — Борис оборвал отца Лены на полуслове, и тот покорно замолк, повинуясь властному жесту Бориса. — Давай о деле поговорим.
— Давай, — согласился Грин.
— Тут вот какое дело. У нас тут запчасти есть, движков мы несколько восстановили. Грузовики, опять же. Так я тут подумал, что новой власти это может пригодиться. Грузовики-то ихние, да машины тоже тут обслуживать-обихаживать надо. Ты бы с отцом-то поговорил за это. А как все срастется, я в долгу не останусь.
— А почему сам поговорить не хочешь? Иди в Форт, он там почти всегда.
— Что ты! Что ты! — махнул ругой Борис. — Кому я там нужен? Кто меня слушать будет? Ты поговори, а? — Борис принялся уговаривать Грина. В голосе его проскальзывали заискивающие нотки. Грин заметил, как изменился тон Бориса: обращаясь к отцу Лены, он почти рычал, а к Грину обращался медовым, елейным голоском. Грин с трудом сдержал гримасу отвращения, обещал поговорить с отцом, и откланялся. Лена вышла его проводить. Когда они отошли от ворот, она просительно сказала: