Цена звёздной пыли
Шрифт:
— Интервью? — одна бровь Макдональда медленно уползла вверх, в то время как другая — наоборот, чуть опустилась. Казалось, он уже и позабыл о всех тех откровениях, что изложил пришедшему к нему, корреспонденту. — Припоминаю такое. Однако, разве в нём не указаны причины тех моих поступков, за которые вы решили меня осудить? Неужели вы нарочно вырвали из контекста только то, что было полезно для возбуждения судебного процесса?
— И о каком же «контексте», идёт речь? — мелкий, по сравнению не только с самим Макдональдом, но и с любым другим, обычным человеком, Верховный судья, откинулся на спинку своего цельнометаллического
— О том самом, в рамках которого я, собственными силами, завершил начатую вами, войну, которую вы же, самостоятельно, закончить были не способны! — Ричард вскинул руку вверх, и ткнул своим толстым пальцем прямо в лицо судьи. Конечно, он был достаточно далеко от голоса правосудия, но цель тычка и без того была очевидна. После чего медленно провёл указующим жестом по каждому сенатору, что восседали подле судьи. — Каждый из вас приложил свою руку. Каждый подлил бензина в разгорающееся пламя войны. А тушить его пришлось мне.
— Вот только вместо того, чтобы тушить горящий рынок, вы решили спасти несколько кроссовок с витрины, не так ли? — голос Верховного судьи с каждым его новым словом, становился лишь тяжелее. Создавалось даже странное ощущение того, что, пока он говорил, передвигаться он уже не мог, ведь вес его голоса становился аж в несколько раз больше его собственного. Он был относительно молод, этот судья. Относительно своего столетнего предшественника, разумеется. — Нам отлично известно, что все ваши деяния на Ниве, были исполнены с одной единственной, целью — укреплением собственных капиталов.
— Иными словами, вы извлекли из интервью ровно то, что требовалось, и оставили всё то, что могло бы меня оправдать.
— Что именно могло оправдать вас, мистер Макдональд? — судья не должен выказывать эмоций. Он должен быть олицетворением непричастности и незаинтересованности. Он должен думать, решать, и выносить приговор, с лицом, более напоминающим каменную резьбу, на древней колонне. И всё же, в тот момент, когда растерянный и недовольный текущим положением дел, Ричард Тарталл Макдональд, задал свой вполне логичный, вопрос, Верховный судья всея республики, усмехнулся. — Исходя из вашего рассказа, нас могли бы заинтересовать разве что показания того загадочного человека, который, по вашим словам, прибыл к нам из другого мира. Однако же… Его не существует, не так ли?
— Его… — старый торговец устало опустился на своё место и осёкся. У него не было ответа на этот вопрос. Не было ответа, который удовлетворил бы каждого из этих хитрых, судебных ищеек. Точнее, у них он уже был. Макдональд чувствовал ликование, исходящее из сердец окруживших его, людей. Они были рады наконец поставить его на место. Некогда его слово было важнее жизни каждого из них, но сейчас… Сейчас они находились на ступень… Нет! На несколько ступеней, выше. Однако же, его лицо оставалось беспристрастным и спокойным. — Его нет у меня с собой…
— Мы подождали достаточно времени, мистер Макдональд. Наши агенты обыскали каждый уголок республики, и не нашли никаких упоминаний
— Значит, ваше основное доказательство моей вины — то самое интервью, я правильно понял? — Ричард Макдональд говорил с судьёй, однако его взгляд ни на мгновение не отрывался от стола, на котором вовсю резвился отчётливый, солнечный зайчик, отброшенный чем-то, по ту сторону множества окон, здания сената.
— Именно так, мистер Макдональд. Вы совершили несусветную глупость, когда решили, что можете публиковать свои грехи безнаказанно. Всю свою жизнь вы творили злодеяния, находясь в тени. И лучше бы вам не выходить на свет.
— Вот и отличненько, — глава величайшей торговой гильдии в один момент изменился в лице, и каждый, кто смотрел на него свысока всего мгновение назад, внезапно осознал собственное место в текущем положении дел. Никто из них всерьёз не задумывался над главным вопросом, который буквально витал в мыслях каждого, кто читал интервью, а так же в головах всех тех, кто наблюдал за процессом с широких экранов собственных телевизоров.
«Так был ли всё-таки Джон Харлайл»?
И все они — поняли всю серьёзность упущения, когда двустворчатые, огромные двери, зала Сената, внезапно отворились, и в зале, напоминающем воронку, где место сливного отверстия должно было бы находиться ровно там, где сидит Ричард, зазвучал новый голос.
***
— Прошу меня простить, господа, — человек в длинном плаще, и широкополой шляпе прямиком из старых кинолент, нагло шагнул сквозь строй растерявшихся, охранников, и устроился возле пустующей, стойки главных свидетелей. — Слегка задержался. Было весьма нелегко взять отгул в том заведении, в котором мне пришлось провести несколько последних лет жизни. Знаете… Там не особенно лояльно относятся к важным делам своих «гостей», да и в общем и целом, царит то ещё бескультурье.
— Кто вы такой, и как посмели нарушить святость неприкосновенности судебного процесса, великой республики? — будь Верховный судья ещё хотя бы чуточку разъярённее, он скорее всего, встал бы на стуле во весь свой могучий рост, однако, он всё же сдержался, и лишь вскинул свой плоский, словно облицовочный кирпич, широкий подбородок.
— Джон Уильям Харлайл собственной персоной, ваша честь, — торговый агент уверенно сдёрнул со своей головы шляпу, и сунул её в руки государственного адвоката, которого предоставили Ричарду вместо его собственной армии весьма эффективных, юристов. Никто не хотел давать ему и шанса на оправдание, а посему, и тот замызганный адвокатишка, за всё время так и не произнёс ни единого слова. Дальнейшие слова Джона были сказаны настолько тихо, чтобы его слышал только он. — Помнёшь или потеряешь — сломаю тебе обе руки, дружище.