Центр
Шрифт:
Косо летело время. Отвесно вниз падала каменная луна. Но в ней заключалось и второе стремление, направленное под прямым углом к первому, стремление унестись навсегда по прямой в межзвездное пространство. И на сколько она падала отвесно вниз, на столько же улетала и вбок, а так как Луна оставалась единым телом, то два этих стремления складывались в одно результирующее, и в результате она не успевала упасть, она оказывалась над все новыми регионами и акваториями, короче, продолжала вращаться вокруг Земли по законам классической механики, не понимая, почему ей никак не удается отдаться наконец одному из прямых, а значит, бескомпромиссных направлений. Рухнуть или умчаться на окраины Метагалактики. Не удавалось ни одно, ни другое. А удавалось то, что п р е д н а з н а ч е н о. На бульваре некто в невообразимо роскошных кудрях, не то девочка, не то мальчик лет пяти, вращал на веревке игрушечное ведерко. Все происходило по законам классической механики, поэтому Карданов не спешил звонить Марине. В этом косом осеннем вихре траектории людей петляли под воздействием мартеля, междугородных телефонных звонков, железнодорожных и авиарейсов. Траектории пульсировали, покрывали город, как падающая паутина, невозможно было остановиться, потому что всех притягивали стремительно надвигающиеся вечера, Москва гудела, как квартира при съезде гостей.
Позвонил Гончар и сказал:
— Старик, тебе позвонит моя жена, ты ей не говори, что я звонил.
Прошел день, но Катя не звонила, зато он переговорил с Ростовцевым и сообщил, что все в порядке, материал удался и готов к предъявлению по первому требованию.
У него было две заботы: где бы побыстрее раздобыть сотню для отдачи Хмылову и что бы подарить на свадьбу Хмылова и Ольшанской.
На следующий день он зашел в журнал, сдал командировочные документы и сказал, что через две-три недели принесет готовую статью. О своем оформлении он решил пока не заговаривать, с ним не заговаривали тоже, и он решил, что, вот когда принесет статью, тогда и поговорит.
Вечером ему захотелось повидаться с Мариной, чтобы сообщить ей, что Луна не успевает упасть, она все время проносится дальше, и поэтому Марине в ее чудесном возрасте опасаться нечего, впереди у нее еще очень много солнечных дней и лунных ночей. Но позвонила Катя Гончарова, она сказала, что у нее к нему есть одна просьба, а если он не сможет выполнить просьбу, то уж наверняка сможет что-нибудь ей присоветовать.
Они встретились у памятника Маяковскому, Катя предложила «куда-нибудь» зайти, но Виктор не очень понял, что это за «куда-нибудь». Прямо в кабак, что ли? Его наличность составляла минус сто рублей. Рядом находился обезображенный новой планировкой после пожара деревянного кинотеатра сад Аквариум. Сада практически не осталось, но там внутри, под деревами, стояли скамейки, а снаружи находился бесплатный вход, и они, пройдя вдоль Концертного зала имени Чайковского и Театра сатиры, нырнули в наново распланированное воспоминание о саде Аквариум, и Катя ему сказала, что у них в институте объявлен очередной конкурс на замещение руководящих должностей. Она жутко боится, все это обычно не более чем формальность для тех, которые занимают эти самые руководящие должности, но она врио, и ей намекнули, что, кроме отчета о работе сектора, неплохо бы представить и кое-какие наметки на будущее. Что-то наподобие плана работ. Так-то она свою работу знает и представляет, как ее вести дальше, но… бог пера не дал, а тут неплохо бы представить нечто, хотя бы минимально литературно оформленное.
— Вот я и подумала… ты все-таки журналист… — нервничая, сказала она. — Может, хоть какой-нибудь планчик набросаешь?
Карданов отвел глаза и молчал, и она добавила:
— Мне немного… хоть что-нибудь, Витя. Ты только вступление, ну просто на несколько страничек, я там дальше сама разовью. А то просто и не знаю, как подступиться.
Катерина Гончарова нервничала. Карданов почувствовал, что время даром проваливается в никуда и возвращается без толку на круги своя, он слабо попытался придать этому процессу хоть какую-то осмысленность и спросил:
— Слушай, Кать, а на кой тебе это «врио»?
Она гневно взглянула на него, аж задохнулась от гнева на чудовищную бестактность этого подозрительного самозванца, неудавшегося экземпляра мужской породы. Он увидел, что на глаза у нее навернулись слезы от того, что никто ее не понимает, и она вынуждена обращаться к неудачнику, который позволяет задавать ей встречные вопросы, и он уже грубее задал еще один вопрос:
— У тебя деньги есть?
Она кивнула и тут же перестала гневаться. Карданов понял, что грубость его второго вопроса не смогла ее обмануть, он прикинул, что, если Марину когда-нибудь прижмет, неужели она вот так же пойдет до конца, и сказал:
— Тогда купи себе мороженого и жди меня на этом же месте. Я только к себе домой и обратно. Кажется, у меня кое-что для тебя есть.
Минут через двадцать он вернулся и принес ей первую часть материала для Ростовцева, который он написал в командировке.
— Тут большая часть не для тебя, — объяснил он, подавая ей бумаги. — Тут речь о создании большого информационного центра. Это не для тебя. Но кое-что и для тебя. О работе любого информационного подразделения, об информационном обслуживании, ну и так далее. Сама посмотришь, что тебе подойдет. Только, Катя, этот материал мне самому, наверно, вот так будет нужен. Так что ты там посмотри, как вообще все это делается, а остальное уж от себя. Хорошо?
Гончарова поспешно кивала. Страх прошел, вернулся стыд. Ей было стыдно перепуганного своего вида, с которым она примчалась на это свидание. А Витя думал, что если она завтра разведется с его другом и соратником Юркой Гончаровым, то он никогда уже не сможет ощутить себя кавалером в ее присутствии. Не для проформы, а искренне увлеченным.
Катя попрощалась и быстро пошла к выходу из сада. На этот раз она ни обо что не споткнулась и ни за что не зацепилась. Но «твист эгейн» ревел магнитофонной глоткой вхолостую. Веселья и силы здесь быть не могло. И угол скатанного ковра сбивает ритм танцора не случайно. Зачем же надо было жить столько лет и прийти однажды осенью в Аквариум, чтобы всего лишь убедиться: все было понято еще тогда, в секунду, и понято точно? Зачем? Чтобы остаться на скамейке и думать дальше: а что же она означает, эта способность точного видения?
На следующее утро он договорился с Димой на вечер встретиться в саду Эрмитаж — могли бы и в Аквариуме, но к нему у Вити после вчерашнего пропало доброе чувство — обговорить накоротке дела, чтобы затем, уже более подробно и в удовольствие, обсудить методы работы Карданова в командировке, которые позволили ему в один вечер, успешно освоить спущенные по телеграфу средства. Дима сообщил, что насчет ленинградки он, Витя, может не беспокоиться, деньги взяты не у нее — у своего человека, Витя ее знает, а у кого именно, он ему сообщит при встрече. А насчет ленинградки, ее Дима и вообще в глаза не видел, действовал по просьбе Свентицкой, но он теперь солидный человек, вступает в брак и должен быть морально незапятнан и поэтому выходит из игры. Свентицкая рассердилась, да не очень, но чтобы ее протеже убедилась, что она действительно предпринимала какие-то шаги и нашла реального человека, который, правда, теперь почему-то взбрыкнул, нужно, чтобы протеже увиделась с этим самым реальным человеком, то есть с Димой, и получила бы отказ от него лично.
— Поэтому, — пробубнил солидный Дима Хмылов, — ты на всякий случаи шею-то вымой. Ожидаются дамы в количестве двух штук. А насчет денег не дрейфь. Я тебе скажу, у кого взял. Ты ее тоже знаешь.
Витя последовал совету Хмылова насчет мытья шеи, минимально приосанился и прогулочным шагом направился в Эрмитаж. Бедным родственником он себя не чувствовал. К бедным родственникам с просьбой не обращаются. А к нему вчера обратились. И бедные родственники ни от чего не отказываются. Что им протягивают, то и берут. А он шел отказываться. Вместе со своим антрепренером Дмитрием Хмыловым они сейчас увидятся с очаровательной ленинградкой и в вежливых тонах откажутся от явно не очаровательной аферы с ненатуральным браком. У него и с натуральным-то не слишком получилось, куда уж с другим…
Земля вращалась, и н е ч т о продолжало косыми потоками лететь сквозь Москву. Молодые женщины не задерживались взглядами на Карданове и стремительно мчались мимо. Их можно было понять: они не знали, что он по-прежнему молод душой. Осеннее беспокойство, всеобщая душевная смута и возбужденность так и подмывали сделать людям что-то хорошее.
Он пришел ко входу за час до условленного времени, прошел через турникет, сел на ближайшую скамейку и начал просматривать прихваченную специально для этого пачку сегодняшних газет. Уже во второй он наткнулся на подвал, чтение которого заставило его на какое-то время даже потерять интерес к дефилирующим мимо дамам и гусарам. Это была Наташина статья о конференции в Ивано-Франковске. Уже не информашка, нет, и даже не заметка, а солидная научно-популярная статья, хотя и с уклоном в репортаж, причем после более или менее стандартного перечисления целей и задач конференции, следовала главная приманка — рассказ о симпозиуме, причем рассказ, очень напоминающий текст, который написал Карданов на спор с Мариной и который он передал Вере Леонидовне. Первым делом Карданов — недалекий все-таки человек — обрадовался, что он, сам не присутствуя на симпозиуме, весьма точно предугадал основное его содержание, и таким образом его выигрыш в споре с Мариной можно теперь считать делом решенным. Однако спор спором, но о чем же теперь писать статью в журнал? Разумеется, частных материалов, и притом весьма интересных, он привез из командировки предостаточно. Но Наташа выхватила и написала о самых основных и ярких результатах, без которых все остальное оказывалось грудой малосвязанных научных сообщений, которые сами по себе годились для публикации разве что в разделах «Мозаика» и «Пестрые факты». Сие уже следовало признать огорчительным. Лично для него, Карданова, а, разумеется, не для науки и журналистики как таковых.