Цепь грифона
Шрифт:
Начальник Управления особых отделов Абакумов всё чаще и всё активней вмешивался в деятельность контрразведывательного управления Федотова. Надо отдать должное Абакумову – он быстро и решительно переориентировал армейские особые отделы на борьбу с немецкими разведчиками и диверсантами. Тогда как до войны особисты больше воевали со своими соотечественниками. Теперь особые отделы стали фронтовой контрразведкой. «Если фронтовая контрразведка – передовой отряд борьбы со шпионажем, то почему вся контрразведка в тылу равна ей по значению? Это неправильно», – уже заявлял Абакумов
Не оставил он своим вниманием и отдел Судоплатова. Узнав о «Монастыре», он действительно не просил, а требовал у Берии переподчинить операцию ему. Ко второму году войны, приобретя немалый авторитет среди военных, Абакумов и Лаврентию Павловичу стал делать замечания. Сталин до поры не вмешивался в ситуацию, но в 1943 году он разведёт оппонентов в разные углы, назначив Абакумова своим заместителем и начальником Главного управления контрразведки «СМЕРШ» НКО. Сталин знал ещё одну черту характеров Абакумова и Берии, о которой умалчивают служебные характеристики. Оба они были злопамятны. Как и сам Сталин.
А у Петра Васильевича Федотова действительно затянулось неприятное двойственное положение в Наркомате внутренних дел. Оставаясь начальником контрразведки, он оставался руководителем подполья на случай сдачи немцам Москвы. И дальнейшую судьбу этого подполья предстояло решать в самое ближайшее время. Непосредственная угроза столице миновала. Были разминированы основные стратегические объекты, но вся агентурная сеть возможного подполья пока бережно сохранялась. До фронта было всего лишь сто пятьдесят километров.
Если вспомнить темпы прошлогоднего летнего немецкого наступления, то это никак нельзя было считать большим расстоянием. И сейчас в районе Ржева шли тяжёлые кровопролитные бои. Немцы впервые на советско-германском фронте перешли к обороне. Но смять эту оборону решительно не хватало сил. И уже вторая советская армия после короткого временного прорыва фронта оказывалась в немецком окружении. А будет ещё и третья…
– Я к себе, – стал прощаться Федотов. – Как этот Новотроицын созреет, прикрепим его к одной из моих подпольных групп. И, наверное, будет ещё одна, новая, операция. Сама жизнь подсказывает…
В дверях Федотов встретился с входящим Эйтингоном.
– Красивая у вас улыбка, Наум Исаакович, – заметил он чекисту.
– Ну что? Идём дальше. Есть ещё один вопрос из нашей непростой повестки, – продолжил Судоплатов. – Но, Павел Михайлович, скажите нам пару слов о делах внешних.
– Если пару слов, то звучать это будет так: работа идёт. А если серьёзно, то вся информация от Вальтера направляется напрямую в Кремль. Мы её никак не обрабатываем и даже не комментируем. Информация от вашего дореволюционного агента, – обратился он к Суровцеву, – опосредованно, полагаю, доходит и до вас, но уже от Верховного через Шапошникова.
– Это не суть важно, – прокомментировал Суровцев.
– По атомно-молекулярным делам пусть докладывает Эйтингон. Пожалуйста, Наум Исаакович, – разрешил Фитин.
– Из последних новостей такая, – достаточно обыденно вступил в разговор Эйтингон, – генерал Яхонтов
Судоплатов резко встал и сделал несколько шагов по кабинету.
– Уже и кофе пить не могу, и без кофе засыпаю. Может быть, курить начать? – сказал он, сдерживая зевоту.
– Не поможет, – авторитетно заявил Фитин, также подавляя желание зевнуть.
– С атомным проектом у нас ситуация похожа на ситуацию с Вальтером, – продолжил Павел Анатольевич. – Мы только передаточный механизм. Лаврентий Павлович говорит, что, когда даёт нашим учёным донесения из-за океана, те хватаются за головы, потом что-то пишут, рисуют и в крайнем возбуждении просят новой информации.
– Время от времени разведка переживает кризис и перерождается. До войны мы и предположить не могли, какие масштабы приобретут радиоигры, – задумчиво произнёс Фитин. – А вот! «Монастырь» ещё силу набирает, а надо новую начинать. Уже, кажется, и название созрело: «Курьеры».
– Вы правы, – сразу понял Федотова Суровцев. – Надо наладить достойный приём вражеских агентов. И, конечно, внедрять агентов своих в диверсионные школы. Раз немцы так много их создали. Возможно, Новотроицын – первый шаг в этом деле.
– Идём дальше? – закрыл ещё один вопрос повестки Судоплатов.
– Идём, – согласился Суровцев. – Мне придётся изложить непростую ситуацию, связанную с моим возможным новым назначением.
Суровцев помолчал, собираясь с мыслями. Точно отсеивал незначительные детали от главного.
– В Кремль через маршала Шапошникова ушёл мой доклад о специальных военных действиях и о партизанских действиях как об одной из разновидностей таковых, – с расстановкой произнёс он. – Как вы знаете, и маршал, и сам товарищ Сталин требуют от особой группы особое мнение. Постараюсь кратко изложить суть доклада, дабы вы могли подумать и подготовиться к возможным директивам. Но прежде мне придётся дать историческую справку и свой комментарий по этой непростой теме. Должен вас предупредить, что в другое время и при других обстоятельствах за подобные факты и мысли можно было потерять голову. Само собой, доклад – документ совершенно секретный. И его суть я довожу до вашего сведения по приказу маршала.
И Судоплатов и Фитин знали, что сверхсекретная Особая группа маршала Шапошникова занята крайне серьёзными военными вопросами. Но одно дело получать отчёты, обмениваться информацией, а другое дело из первых уст услышать о конкретном и секретном докладе. К тому же чекисты впервые видели Суровцева в новом для себя качестве. Это даже и в житейском смысле непросто понять и принять. Меньше года тому назад он был никто, и звать его было никак – «пыль лагерная». Теперь перед ними был генерал, подчиняющийся только высшему государственному и военному руководству страны.