Цепные Псы Россы
Шрифт:
Лишенцы жили отдельно от гореванов, их бараки были более комфортабельными, если можно было так сказать. Поговаривали, что у них нет нар, а отдельные кровати с настоящим накрахмаленным бельем и персональными тумбочками, у них цивилизованный туалет один на барак и душевые кабины. У гореванов прямо по центру барака дыра в полу, гадь не хочу, да тесное двадцатиметровое кафельное помещение со сливами, куда загоняли весь барак по сорок-пятьдесят гореванов в очередь и с потолка пускали тугие струи воды, часто вода была либо ледяная, либо сущий кипяток. Лишенцам разрешали читать и беспрепятственно передвигаться по территории резервации. Гореванам без разрешения бугра, старшего по бараку, нельзя было даже в туалет
Если лишенец выслуживался и угождал начальству, его восстанавливали в статусе гражданина, летианина, но вернуться назад в город, к прежней жизни, он не мог. Такой летианин оставался жить в резервации, только перебирался в служебную квартиру и зачислялся в штат персонала. Правда подобные случаи происходили крайне редко, но Бодало надеялся, что ему повезет, и из кожи вон лез, чтобы доказать своё право на свободу.
У гореванов было только два выхода из замкнутого круга: либо умереть от старости или непосильных нагрузок, либо отправиться к научникам, где решали на что годен гореван. Либо его отправляли на опыты, либо переводили в инкубаторы, где растили из него шурале, либо распускали на запчасти. Правда гореваны в инкубаторы из барака попадали очень редко, на шурале живой материал отбирали в фильтрационных боксах по прибытии каждой новой партии гореванов.
Бодало поднял Поля за волосы и прописал ему прямой удар в челюсть. Голова дернулась как футбольный мячик, и он потерял сознание. Надсмотрщики выпустили его, и Горец рухнул мешком на каменный пол.
Бодало сплюнул густую вязкую слюну, утер пот со лба, подхватил ведро с ледяной водой и опрокинул его на Горца. Никита тут ж пришел в себя, зафыркал, отплевываясь от попавшей в рот воды, и попытался подняться. Бодало боднул его сапогом в живот, но как-то вяло, потеряв интерес к экзекуции.
— Ты у меня собака смотри, тихо бы себя вел, а то все одно и тоже. И не надоело ли тебе, гореванов в бараках будоражить. Они же животина молчаливая и покорная, ума лишенная, а ты им про бунт и подстрекаешь. Не порядок. Так ты долго не протянешь, я ведь к тебе со всей душой, а ты в душу харкануть норовишь. Не хорошо, — уныло произнес Бодало. — Скажи, не надоело. Неужели не понял, что ничего не добьешься. Они скотина молчаливая, а ты брыкастый. Но мы тебе норов то пообломаем.
— Куда его? — спросил один из надсмотрщиков. — Опять в каменный мешок?
— А чего делать. Пусть посидит о поведении своем дурном подумает, может чего и решит. Третья ходка у него как никак. Такого в «Тухлой лощине» еще ни разу не было. Можно сказать рекорд резервации. Обычно ломаются ершистые, либо дохнут падлы, а тут стойкий типчик попался, — сказал Бодало. — Пегий, веди его к мешкам.
— А может ну его, — сказал Пегий, топчась на месте. Ему совсем не улыбалась прогулка к поляне каменных мешков, где воняло словно в выгребной яме, к тому же через несколько минут у него начиналось свободное время, и потратить пускай даже маленькую его часть на службу было обидно.
— Я тебе «ну его» устрою. Сказал в мешок, значит не рассуждать, а запихивать, — раздулся от накатывающей ярости Бодало.
Не смотря на то, что он был лишенцем, а остальные входили в штат персонала резервации, Бодало верховодил, был негласным лидером. Все знали, что он на хорошем счету у коменданта резервации полковника Бауэра, и ссориться с полковничьим любимчиком никто не хотел. К тому же у Бодалы характер был жуткий, не понравится что может и вместе с другими гореванами и лишенцами в каменный мешок засунуть, а пока разберутся, что невинный в мешке сидит, много времени пройдет.
Пегий тяжело вздохнул, словно ему предстояло пару грузовиков с кирпичами разгрузить, и поднял Горца с пола. Второй надсмотрщик подставил плечо, и, разделив груз, они понесли тело к месту отбывания наказания.
Никита чувствовал, что в этот раз ему основательно досталось. Пара сломанных ребер не в счет, главное что все внутри было отбито. Накатила новая волна острой режущий брюхо боли, он закашлялся и выхаркнул на мостовую густой сгусток крови. Дело совсем плохо, если уж он кровищей плюется, значит внутренние органы ему ощутимо помяли.
Никита приоткрыл насколько мог заплывшие глаза и посмотрел куда его несут. Каменный мешок не самое худшее место в резервации, существовали и пострашнее наказания: молотилка, донорская, но о них Никита только слышал, оттуда живыми не возвращались.
Донорская внушала ужас. Туда приводили живых гореванов, подключали к проводам и трубкам и в течении нескольких месяцев откачивали из них кровь, сперму и другие продукты жизнедеятельности организма. Сперма шла в родильную, где искусственно растили болванки для шурале, кровь на животноводческие нужды, прочее для производства удобрения и другие надобности. Гореван, ставший донором, выкачивался за пару месяцев до нуля, умертвлялся и шел в переработку.
Молотилка была менее страшным местом. Провинившегося горевана отправляли на дробильный конвейер, где он следил за исправностью конвейерных лет. Дробили на них все что угодно: от тяжелой породы, до трупов, перетираемых в комбикорм для свиней. Продержаться тут можно было подольше, но это уж как и кому повезет. Наказанный гореван должен был в случае аварии или засора чинить конвейер, при этом его никто не останавливал, и нередко горе-монтеры оказывались втянуты в зубья молотилки.
Надсмотрщики вытащили Горца за гореванские бараки к поляне каменных мешков. Поляна находилась возле второго бетонного забора с вышками охраны и кольцами колючей проволокой по верху. За вторым забором, Никита уже успел узнать, находилась контрольно-следовая полоса, и второй бетонный забор с вышками охраны. Каждая вышка была оборудована мощным прожектором и пулеметом. Проникнуть на территорию резервации или попытаться сбежать было практически невозможно. Но Никита слышал, что нередко на резервации совершают налеты гореванские партизаны, и чаще всего их налеты оказываются успешными. Стены и пулеметы не останавливают их, партизанам удается вывести из резервации заключённых, при этом они не разбирают кого спасают. Что гореван, что лишенец для них одно и тоже, страдалец, достойный другой жизни.
Обо всем этом Горец услышал в бараках. Гореваны перешептывались между собой, сторонились чужака, подозревая в нем стукача, но ему нередко удавалось подслушать посторонние разговоры. И из них кирпичик по кирпичику он выстраивал свое миропонимание.
Поляна каменных мешков напоминала солдатский плац, залитый светом прожекторов, с десятками круглых отверстий, между которыми оставалось место для маршрута караульного. Внутри половины мешков находились бедолаги заключенные, измученные, страдающие.
Надсмотрщики протащили Горца над лунками и аккуратно опустили в свободную. Никита шипел, когда касался стенок, кусающихся электричеством. Он чувствовал себя морковкой, посаженной в грядку. Отпустив руки Горца, надсмотрщики удалились, громко разговаривая о «бабах». Никита аккуратно вытянул рук вниз, стараясь не дотрагиваться до стенок мешка. Пару раз он коснулся и получил слабенькие, но довольно болезненные уколы тока. Теперь ему предстояло стоять ровно, не шелохнувшись, день, два, пока Бодало не смилостивится и не прикажет его вытаскивать. В этот момент Никита захотел умереть. Стоять несколько суток, не облокачиваясь на такие соблазнительные и опасные стенки, не спать и не есть, гадить под себя, чувствовать себя животным, поставленным в стойло, опасным животным.