Цербер
Шрифт:
— «Макаров» у меня по документам, — сказал Михаил. Отчего-то ему захотелось потянуть время, не уезжать сразу.
— Тогда только это. — Жук любезно кивнул на пистолет-пулемет. — Во избежание ненужных осложнений. Насчет инцидента по дороге не беспокойтесь, мы предупредим, вас пропустят беспрепятственно. С этими тоже разберемся сейчас. Ну, вам, пожалуй, пора.
— Да, — сказал Михаил. — Конечно. Еще раз спасибо за помощь.
— Всего доброго, — сказал Жук. Михаил обошел «Чероки», сел рядом с тезкой-Мишкой. Поехали.
— А
— Порешат они их, как думаете, шеф? — спросил тезка-Мишка.
— Не знаю. Не думаю.
— Я бы порешил. Двоих-то они уже, а? Кто они такие? Ментура или по правде подымай выше? Ангелы-хранители. Где вы их только подцепили. Ну, теперь нам с такой крышей черт не брат. Они с вами чуть не раскланялись.
— Помнишь, я говорил, какими хотел бы вас видеть?
— Это про ниндзя, что ли? Какие же они ниндзя? Нормальная ударная группа, охрана.
— Это пока они такой приказ имеют — нас охранять. А сменят им приказ… — Михаил выразительно замолчал.
— А, ага, понятно. Не всегда, значит, они будут ангелами-хранителями. Все понял, шеф. Тогда держитесь, я нажму.
— Поаккуратней только. Ты какую ночь не спишь?
— Всего лишь вторую. А вы если хотите поспать — поспите, здесь еще на часок дорога ничего.
«Поспать, — подумал Михаил. — Вот уж чего бы мне совсем не хотелось».
И заснул.
Вдруг почудилось, что в кои веки ему приснится обыкновенный человеческий сон.
Михаил шел вдоль реки по бесконечной синей равнине и искал ее. Она должна быть где-то здесь, среди этой юдоли горечи и печали.
Печалью, но не болью было напоено здесь все. В сумрачном небе симметрично висели две луны, как будто одна была зеркальным отражением другой через черную реку. Печаль переполняла тех, кого он не видел, но чье присутствие ощущал каждым волоском, каждой клеточкой налитого мощью тела.
Когда те, кого он не видел, замечали его, горделиво идущего по равнине, они начинали испытывать страх перед ним и тоску по своей участи, тоску по утраченному миру, где трава зелена, а солнце греет.
Его не достигала их горечь. Он не сопереживал. Им было не место под желтым теплым солнцем, и жесткая рука, что вела его, поощряла такие его мысли.
Но ведь еще была и та, которую он искал сейчас. Чья боль была его болью, а беспомощное отчаяние — его отчаянием, и даже жесткая рука, в чьей власти он находился, ничего не могла с этим поделать.
Подчинялось его тело. Послушно текли его мысли. Чувства не могли с этим согласиться. Но ведь они ничего не решали.
И все же он искал ее. А она — его.
Песня и склоненные ивы над ночной рекой. Или игольчатые тени сосен на вечернем небе?
…За снегами, за зимами луга, луга, луга.Над ночной тишиной месяц лег золотой.Месяц…Глава 24
…Месяц…
Но почему здесь такая синяя трава, почему две тени?
Почему-почему-почему…
Почему?
Она вздрогнула и проснулась.
Елена Евгеньевна заснула у телевизора, разбудившего ее сейчас сигналом отключения канала. Экран мерцал.
Что она смотрела? Ах да, новости. Репортажи. Она занималась этим практически весь вечер, и постепенно ей становилось все более жутко.
В течение долгих семи минут на территориях трех областей не работали радио и ТВ, останавливались машины, самолеты теряли связь с землей и исчезали с экранов локаторов. Провода отказывались передавать электрический ток. Уйма энергии с высоковольтных ЛЭП девалась вообще неизвестно куда.
На атомной электростанции, попавшей в зону действия катаклизма, чуть было не случился «второй Чернобыль» — как в один голос твердили комментаторы.
И это все сделала она? Маленькая девочка Леночка, которая одинаково живет и в Елене Евгеньевне-первой, и в Елене Евгеньевне-второй?
После всех предыдущих испытаний и тестов она твердо усвоила, что представляет собой «паранормальный генератор сверхмощных пучков направленного СВЧ и электромагнитного излучения». Она даже как будто услышала голос Андрея Львовича, произносящий эту фразу.
Что Андрей Львович говорит теперь?
И — как ей самой теперь быть? Ведь она все отлично помнит. Одним волевым импульсом она способна вернуться в мир черточек, линий, спиралек и прочего, которые, оказывается, могут столько всего наделать уже в том мире, где живет она сама.
Где живут все остальные люди.
Где живет Михаил.
Елена Евгеньевна посмотрела на часы. Без двух четыре. Но все равно. Сделавшись Еленой-второй, она решительно взяла трубку и ткнула в кнопку повтора вызова.
Она уже звонила ему. Весь вечер, как только машина привезла ее с аэродрома. Елене Евгеньевне-второй стало наплевать на любые запреты, и теперь уже Елена-первая, робко сжавшись в уголке, канючила свое «а может, не надо?».
«Надо, — сказала ей Елена Евгеньевна-вторая. — Тебе тоже надо, голуба моя, не прикидывайся. И что это за синяя страна, где он шел и искал меня? Ведь это я тоже помню».
Номер Михаила длинно гудел. Один раз за сегодняшний наполненный волнениями и смутой в душе вечер ей показалось, что там ответят. Гудок оборвался на середине, и трубка цокнула, но когда она, сдерживая сердцебиение, первой произнесла: «Миша. Миша, это я», — длинные гудки продолжились, далекие. Она угодила не туда, и в этом «не туда» просто стоял номероопределитель. Кому она оставила память по себе? Поняв это, она в сердцах бросила трубку и вновь принялась смотреть все информационные программы подряд.