Цербер
Шрифт:
— Значит, е… хорошо, — сказал Максим Петрович, нацеживая себе третью рюмочку. — Знаешь, как его сыскать?
— У него на хвосте мои оперативники сидят. Прохлаждается на природе. То ли к приятелю поехал, то ли еще как. С ним, я же говорю, все совсем непросто.
— В смысле?
— А в том смысле, как бы он не оказался нашим, как бы это сказать, конкурентом.
— Что, есть признаки? — встревожился Максим Петрович и даже приостановился, протягивая руку за бутылью.
— Все налицо. Сейчас на него информацию натрясывают, но уже известно, что вчера, например, его пытались убрать, причем
— Это…
— Нет, я не Корпорацию имею в виду. Что-то помельче. Но если бы не мои ребята, там половина двухсотквартирного дома взлетела бы. В связи с этим у меня одна интересная комбинация прокручивается. Хочу узнать его получше, а там уж будем решать. Чую, что-то здесь не то.
— Узнавай. — Максим Петрович поставил коньяк рядом с собой. — И учти, девочка мне нужна послушной и осторожной. Как хочешь делай, но чтоб и мысли ослушаться не допускала. Она ведь хорошая девочка, ты говорил?
— Да. Просто молодец. Нам повезло, что у нее именно такой характер.
— Вот и ладушки. Ублажай ее хоть сам, хоть этим парнем, хоть как хочешь. На карте столько, что ни ты, ни я не беремся в расчет, знай.
— Буду держать вас в курсе.
— Иди, дружок, с Богом, я на тебя надеюсь.
Андрей Львович подхватил свой кейс и вышел, вновь коротко кивнув секретарю. Машина ждала его, шофер лишь сдвинул ее на несколько метров, чтобы не загораживать вход.
Перед тем, как сесть в «Порш», Андрей Львович втянул ноздрями жаркий московский воздух. Ему не почудилось — действительно пахли сгоревшие листья. Уборщик накалывал на блестящий прут и сжигал их, редкие, не выдержавшие июльского зноя. Картина сгорающих в маленьком костерке листьев навела Андрея Львовича на совершенно определенные размышления.
Разговор не удался в части, касающейся нового знакомого Елены Евгеньевны. Андрей Львович уже знал его имя — Михаил. Теперь он имел определенный приказ; доставить этого Михаила в распоряжение Елены Евгеньевны. Этот приказ перечеркивал некоторые уже предпринятые шаги, и надо было отыгрывать назад.
До текущего часа Андрей Львович не столько воздействуя, сколько просто не вмешиваясь, предоставил событиям идти совсем по иному руслу. В «Порше» он подумал, что, наверное, момент, когда можно было остановить запущенный механизм, уже прошел. Хотя и кое-какой намек на решение имелся. Андрей Львович был не из тех, кто не оставляет себе обратного хода.
— Давай на Шевченко, Василь Василич, — сказал он шоферу.
Глава 34
Солнце падало и никак не могло упасть за темную щетку леса на дальнем берегу. Ветер, весь день гонявший по небу мелкие, как клочки ваты, облака, под вечер унялся. Озеро успокоилось, большие и малые паруса разбежались с простора.
Михаил лежал на краю маленького пляжа, ровной чистой поляны с редкими мачтовыми соснами в полтора обхвата. Он обсох, но одеваться не хотелось. Рядом лежали красная доска трехсекционного серфера «Мустанг» и алюминиевая мачта со спущенным парусом. Когда-то Михаил хорошо ходил на серфах и был рад сегодняшней возможности. Он твердо решил отодвинуть все свалившиеся и ожидаемые заботы хотя бы на один день.
Мышцы, оказывается, помнили движения, приемы, способы удержать
Нет ничего тверже и непоколебимей ее пологого пластикового тела.
Нужно лишь поймать ветер верхним кончиком натянутого «в фанерку» паруса, утвердить ноги, придерживать полусогнутыми, пружинящими руками ребристый гик, ухватить столько ветра, сколько тебе нужно, пережить краткий миг поворота, и — лететь.
Вода шипит под плоским носом, доска перепрыгивает с волны на волну. Мачта, гик, парус, ты сам стали прочными и незыблемыми, как эта сосна на берегу. А если чуть нажать, отклониться, подприсесть, то можно выдавить из ветра еще скорости, как выдавливается мягкая колбаска пасты из тюбика.
Это действительно проще, чем велосипед, и раз научившись, не забываешь.
Правда, отдельные моменты все же приходится вспоминать. Михаил погладил ноющее плечо. Хорошенько разогнавшись на остром галсе, он решил повернуть через фордевинд, но зачем-то, развернув парус, шагнул не позади мачты, а перед нею. Пятиметровый треугольник схватил полный ветер и прихлопнул его, как муху. Следом наехала доска, чирканула под водой твердым швертом — выпадающим плавником киля.
Но и это тоже входило в приятности сегодняшнего дня.
Банку с зельем Михаил решительно отверг и наслаждался только водой, ветром и солнцем. А Павел с тезкой-Мишкой, пригнав «Чероки» к воротам, прикладывались. На Батю огненная вода не действовала. Тезка же Мишка вдруг повеселел и стал выказывать явную дружбу к тому, кого сегодня утром собирался пристрелить и кто взял его в плен, совсем не соблюдая женевские конвенции.
Павел очень быстро отыскал в «Чероки» толстенькую черную блямбу с отходящим металлическим усом — закладку, которую сунули спасители на дороге. Больше некому было, да и негде. Михаил не стал рассказывать о происшествии. И лень было, и просто вспоминать не хотелось, и, спрашивается, тезка-Мишка на что? Выпив, он становился болтлив.
Блямбу счастливо расколотили методом двух камней, которых не хватает в каждых часах. Павел сказал, что работала блямба в каком-то неправдоподобно большом радиусе, и такого он еще не встречал.
Те, кто их слушал, свободно могли находиться хоть на противоположном берегу озера.
«Вот и хорошо, — сказал тогда Михаил, — может, хоть до завтра погодят со своими визитами. Утомился я».
Павел посмотрел на него, готовившего доску и навязывавшего парус, и ничего не сказал. За упокой души блямбы, при которой до казни все хранили строгое молчание, банку они с тезкой-Мишкой кончили. Надо ли говорить, что тотчас появилась следующая.
Рядом с Михаилом на траву сели. Он повернулся, думая увидеть кого-нибудь из посторонних отдыхающих. Там были симпатичные женщины. Но это оказался только Павел.
— Я тут прозвище твое вспоминал, — лениво сказал Михаил. — Так теперь, глядя на твою рожу, и Аполлоном — запросто.
Павел довольно осклабился.
— Я — Бармалей. И Карабас-Барабас в одном лице. В одной роже. В сезон, когда здесь детишки, это даже весело. Я им устраиваю праздник Нептуна и всегда играю главного черта морских глубин.