Церковное привидение: Собрание готических рассказов

Диккенс Чарльз

Когда Ладло повернулся, с его левого колена соскользнула салфетка и упала на пол. Краем она легла на ногу Ладло, и тот дернулся, словно укушенный змеей. Ни разу я не видел на лице мужчины такого странного, откровенного ужаса. Ладло поднялся на ноги, его крепкое тело тряслось как тростинка. Сибил бросилась к нему, подняла салфетку и кинула ее в буфет. Потом стала гладить мужа по голове, как оглаживают испуганную лошадь. Она повторяла его детское имя — Робин, и Ладло наконец успокоился. Однако блюдо, поданное при этом на стол, было унесено нетронутым.

Через минуту-другую Ладло как будто забыл о своем загадочном испуге и вернулся к беседе. Сначала его речь текла гладко и оживленно:

— Вам, законникам, понятна только сухая схема прошедших времен. Вам недоступен восторг, знакомый одному лишь антикварию, восстанавливающему подробности культуры прошлого. Возьми этот самый Мананн. Если бы я смог исследовать тайны здешних вересковых пустошей, я написал бы книгу, самую грандиозную в мире. Я описал бы доисторическую

жизнь, когда человек был един с природой. Рассказал бы о народе, связанном братскими узами с красной землей, красными скалами и красными ручьями местных холмов. Это было бы жутко, но прекрасно, потрясающе! Эта книга представляла бы собой не просто исторический труд, она стала бы новым евангелием, новой жизненной теорией. С материализмом было бы раз и навсегда покончено. Слушай, творчество всех в мире поэтов, обожествлявших и персонифицировавших природу, не составит и восьмой части моего предполагаемого труда. Я раскрыл бы вам непознанную, страшную, пронзительную тайну, что скрывается по ту сторону обычной природы. Люди оценили бы всю глубину старой бесхитростной веры, которую притворно презирают. Я изобразил бы портрет нашего косматого, хмурого предка — ему слышались странные звуки в молчании этих холмов. Я покажу его — дикого, запуганного, но мудрого, мудрого. Одному Богу известна его мудрость! Римляне знали об этом, они научились у него чему только могли, но он открыл им лишь немногое. Однако в наших жилах течет частичка его крови, и мы можем пойти дальше. Мананн! Непонятная ныне земля! Иногда я люблю ее, иногда ненавижу, но постоянно боюсь ее. Она вроде той статуи — непроницаема.

Я сказал бы Ладло, что он несет мистическую чушь, но взгляд мой упал на бюст, и грубые слова не слетели с языка. Возможно, вересковые пустоши — это не более чем кусок уродливой, заброшенной земли, но что касается непроницаемости статуи, в этом сомневаться не приходилось. Терпеть не могу эти римские бюсты — жестокие лица, грубые рты; по мне, в них нет ни живой привлекательности, ни красоты искусства. Но на этот бюст я смотрел не отводя глаз, словно никогда прежде не видел мраморной скульптуры. Казалось, это лицо вобрало в себя и гнетущую атмосферу густых лесов, и тайну молчаливых вересковых пустошей. В нем была неуловимая тайна культуры на грани дикарства, жестокая, чувственная мудрость и одновременно горький аскетизм, надменно и холодно взирающий на театр жизни. В испещренном жилами лбу, в сонных веках не замечалось слабости. Это было лицо того, кто завоевал мир и понял, что мир есть прах, того, кто вкусил от древа познания добра и зла и презрел человеческий разум. В то же время оно принадлежало тому, кому ведомы пугающие секреты, кто познал обратную сторону, сумеречную изнанку жизни. Не знаю, с какой стати мне вздумалось связать римского вельможу [349] с вересковыми пустошами прихода Мор; так или иначе, в его лице я уловил ту бессонную, загадочную меланхолию, какая не оставляла меня среди здешних лесов и болот.

349

(Мне удалось идентифицировать этот бюст (при иных обстоятельствах он мало меня взволновал). Это была копия головы Юстиниана из музея Теши в Венеции; бюст существует в нескольких копиях, относящихся, вероятно, к VII веку; в завитках волос прослеживаются признаки упадка, характерного для византийского искусства. Гравированные изображения имеются в «Византии» М. Делакруа и, помнится, в «Pandektenlehrbuch»[ «Учебник римского права» — нем.] Виндшайда. — Примечание автора.

— Я купил этот бюст в Коленцо, — сказал Ладло, — потому что он мне понравился. Он здесь как раз на месте.

Мне подумалось, что бюст никак не сочетается с тускло-коричневыми стенами и фотографиями охотничьего клуба «Куорн», но я промолчал.

— Знаешь, кто это? — спросил Ладло. — Это голова одного из величайших людей в мире. Ты, как законник, не можешь не знать Юстиниана.

Едва ли юрист по общему праву ежедневно сталкивается с пандектами. [350] Я не заглядывал в них с тех пор, как окончил колледж.

350

Пандекты— в Древнем Риме сочинения крупнейших юристов, построенные в виде выдержек из законов и других нормативных актов, а также из работ предшествующих авторов. Широкую известность получили пандекты, составившие вторую часть Кодификации Юстиниана (наиболее распространенное название — дигесты). Пандекты рассматривались как сборники действующего права и как учебники.

— Мне известно, что он женился на актрисе, — сказал я, — а также, что он был универсальным гением. Он разрабатывал законы, воевал, вступал в столкновения с Церковью. Любопытная личность! И ходила, помнится, история, что он продал душу дьяволу в обмен на законы? Неравная сделка!

Я болтал глупости, чтобы развеять мрачную атмосферу в столовой. Это не привело ни к чему хорошему. Ладло с судорожным вздохом схватился за левый бок, словно у него заболело

сердце. Сибил с горестным взглядом делала мне знаки, чтобы я замолчал. Подбежав к мужу, она стала успокаивать его, как ребенка. По пути она ухитрилась шепнуть мне на ухо, чтобы я разговаривал только с нею, а к Ладло не обращался.

До конца обеда я строго выполнял это распоряжение. Ладло поглощал пищу в угрюмом молчании, я говорил с Сибил о наших родственниках и друзьях, о Лондоне, Гленэсилле и о прочих случайных предметах. Бедняжка была подавлена и рассеянна, то и дело тревожно косилась на мужа. Помню, я вдруг понял, насколько все происходящее смешно. Сидят три дурня, одни-одинешеньки на этой болотистой возвышенности, один — с расстроенными нервами, толкует не по делу о королевстве Мананн и Юстиниане, жадно глотает куски и пугается салфетки, другая — места себе не находит от тревоги, я же ломаю себе голову, не зная, чем все это объяснить. Ни дать ни взять Безумное чаепитие: Сибил — меланхолическая маленькая Соня, Ладло — непостижимый Шляпник. [351] Не удержавшись, я рассмеялся вслух, но поймал взгляд кузины и замолк. Для веселья в самом деле не было повода. Ладло был не на шутку болен, а Сибил совсем спала с лица.

351

Подразумевается эпизод из главы 7-й книги Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» (1865).

Когда обед закончился, я, вопреки правилам приличия, не сумел скрыть облегчения; мне хотелось серьезно поговорить с хозяином дома. Сибил дала дворецкому распоряжение, чтобы в библиотеке зажгли лампы. Потом, склонившись ко мне, поспешно шепнула:

— Пожалуйста, побеседуй с Бобом. Уверена, это пойдет ему на пользу. Будь очень терпелив, разговаривай ласково. И, бога ради, постарайся выяснить, что с ним такое. Мне он не говорит, могу только гадать.

Вернувшийся дворецкий доложил, что библиотека готова, и Сибил встала, чтобы удалиться. Ладло приподнялся, запротестовал, то и дело как-то странно хватаясь за бок. Жена его успокоила:

— Генри за тобой присмотрит, дорогой. Вы пойдете в библиотеку покурить.

Она выскользнула за дверь, и мы остались вдвоем.

Он судорожно схватил меня левой рукой за предплечье, так что я едва не вскрикнул от боли. Когда мы спускались в холл, я чувствовал, как его плечо конвульсивно подергивалось. Несомненно, он страдал, и я объяснил это каким-то сердечным недугом, который может привести к полной беспомощности.

Усадив Ладло в просторное кресло, я взял одну из его сигар. Библиотека — самое приятное место в этом доме; вечерами, когда в старом камине горит торф и длинные красные шторы задернуты, именно здесь было принято наслаждаться покоем и приятной беседой. Я заметил в комнате перемены. Книжные полки Ладло заполняли прежде труды обществ по изучению древностей и легкомысленная беллетристика. Но теперь «Библиотека Бадминтона» исчезла с полок, [352] откуда ее удобно было доставать, и ее место заняли старые лейденские репринты Юстиниана. Тут были книги по византинистике — мне раньше даже не приходило в голову, что он хотя бы по названию знаком с такими ее тонкостями. Присутствовали исторические труды и эссе, то и другое несколько эксцентричного свойства, а в довершение всего — пухлые тома, посвященные медицине, с яркими цветными иллюстрациями. Охота, рыбная ловля, путешествия удалились со сцены, кучи удочек, хлыстов, чехлов для ружей больше не загромождали стол. В комнате царил относительный порядок, в атмосфере чувствовался легкий привкус учености — и мне это не понравилось.

352

«Библиотека Бадминтона»— собрание книг, посвященных описанию охоты и различных видов спорта, изданное в 1885 г. под редакцией герцога Бофорта — владельца поместья Бадминтон в Глостершире — с посвящением принцу Уэльскому.

Ладло отказался от сигары и недолгое время не открывал рта. Потом первым нарушил напряженное молчание.

— Ты очень удружил мне, Гарри, тем, что приехал. Когда прихворнешь, то чувствуешь себя здесь чертовски одиноко.

— Я так и думал, что тебе должно быть одиноко, поэтому заглянул сюда по дороге из Гленэсилла. Жаль, у тебя действительно нездоровый вид.

— Ты заметил? — вскинулся он.

— Это бросается в глаза. Ты показывался врачу?

Он произнес что-то уничижительное о докторах и продолжал понуро смотреть на меня пустыми глазами.

Я заметил, что сидит он в странной позе: голова наклонена вправо, и все тело выражает неприятие чего-то, находящегося слева.

— Похоже на сердце, — заметил я. — У тебя как будто болит в левом боку.

Снова Ладло дернулся от страха. Я подошел к нему и встал за его креслом.

— А теперь, дружище, бога ради, скажи, что с тобой такое? Ты до смерти пугаешь Сибил. Бедняжке тяжело приходится, позволь, лучше я тебе помогу.

Ладло полулежал, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами, и трясся, как испуганный жеребенок. Поражаясь тому, как сильно изменился человек, прежде отличавшийся силой и бодростью, я забывал о серьезности положения. Я взял Ладло за плечо, но он стряхнул мою руку.