Цесаревич Константин (В стенах Варшавы)
Шрифт:
С первого же дня, не передохнув хорошо от длинной, утомительной дороги, Александр с обоими братьями появился на Саксонской площади перед войсками, и теперь удивившими государя выправкой и совершенством всех движений. Так и пошло изо дня в день, продолжаясь даже и потом, во время заседаний сейма, который назначено было открыть 27 марта нового стиля.
Являясь с обычными докладами по должности, граф Капо д'Истрия не поднимал больше вопроса о тронной речи, видя что сам Александр молчит об этом.
Утром 25 марта, закончив обсуждение дел, представленных графом, Александр неожиданно заговорил.
— Вот здесь моя речь!
Развернув приготовленную
— Возьмите, граф. Даю вам полную власть расположить получше слова, фразы, согласно с требованиями грамматики расставить точки и запятые, но не допущу никакщ других изменений!..
Граф был поражен. Эта речь была полнейшим повторением того, что наметил Александр еще в Москве, против чего так восставал и тогда сам Капо д'Истрия.
Но делать было нечего. С поклоном принял огорченный дипломат черновик и пошел его обработать, как ему быле поручено.
На другое утро министр подал Александру черновик в ту же речь, исправленную в отношении стиля и грамматики, но без всяких изменений по существу.
— Благодарю вас, граф. Очень хорошо! — быстро пробежав глазами лист, сказал Александр. — Но вы еще что-то хотите сказать? В чем дело?
— Простите, государь! Я позволил себе… наряду с этим полным списком изготовить и второй… Он нисколько не разнится от первого, — поспешно прибавил дипломат, видя, кап выражение недоумения промелькнуло на лице государя, — только я позволил себе опустить два места, кои, став известны в пределах вашей империи, могут породить много разных толков и даже вызвать нежелательное, преждевременное волнение, несбыточные для настоящего времени надежды в ожидания, бессмысленные мечтания и порывы…
— Хорошо, давайте, я просмотрю…
Внимательно проглядел государь и вторую, сокращенную речь, опустил лист и после небольшого молчания заговорил:
— А вы, однако, крепко вгрызлись в вашу идею. Это нечто большее, чем простая настойчивость… Это…
Словно "упорство" не было досказано. Сейчас же, принимая свой обычный любезно-непроницаемый вид, он закончил очень мягко:
— Жаль труда, который вы приняли на себя… Благодарю вас, граф, но… я предпочитаю мою редакцию вашей!
Слишком заинтересованный в вопросе, дипломат и после такого решительного заявления не сложил оружия.
— Дело слишком большой важности, государь… и я умоляю вас в последний раз выслушать мои соображения и доводы, и затем я уж буду считать, что до конца выполнил свой долг, как я его понимаю.
— Пожалуйста, я вас охотно готов слушать… Интересно, что еще нового можно сказать по этому вопросу?
— Нового ничего, все старое, но тем более важное и значительное, ваше величество… Именно теперь, когда после военных волнений началась так успешно созидательная работа в империи по указанию вашего величества… Народ теперь страждет повсюду. Напряжение душ и умов, вызванное вторжением неприятеля в сердце России, ослабело. А последствия всех бурь — нищета, разорение, тысячи, сотни тысяч погибших юных жизней у всех в памяти, у всех на глазах!.. Поводов к неудовольствию слишком много. Пока эти неудовольствия рассеяны между сословиями… Одно ропщет на другое… И все надеются на своего Миротворца-государя, на Благотворителя Европы, что он внесет успокоение и мир в свое царство… А вдруг вместо того…
— Что же вместо того? Разве я намерен внести что-либо разрушающее, вредное для моего народа?
— Нет, государь! В самой сути — наоборот, это прекрасно и великодушно! Это великий
— Да если бы все было точно так, как мы иногда думаем… А я за последние годы имел случай убедиться, что воля Божия, внушенная вождю народа, единичная воля благонастроенного повелителя может сотворить лучшие дела, вызвать больше благих последствий, чем темные стремления народов или логические выводы холодных мудрецов. Благодарю вас, во всяком случав за откровенное мнение. Все это прекрасно и хорошо… Но… я не изменю принятого решения. Впрочем… — после минутного раздумья прибавил он, — я посмотрю еще до завтра… Нельзя ли из этих двух проектов составить третий? Я пришлю за вами!
Капо д'Истрия встал и откланялся со словами:
— Слушаю, государь. Еще раз прошу извинения за свою докучливость…
— О, нет… Вам не в чем извиняться…
Настало утро 27 марта.
Еще чуть ли не до света стали сбираться густые толпы народа, чтобы посмотреть на депутатов, которые станут съезжаться на первое заседание, на членов сената, Государственного Совета, на самого круля Александра и на Михаила Павловича, красивого, но несколько неуклюжего юношу, который особенно любил брата Константина и подражал ему во всем, кончая манерой говорить и вздергиваньем плеч, пока еще узких, почти детских…
Капо д'Истрия еще накануне вечером был призван, как обещал Александр.
— Вот возьмите: это мой ультиматум! — сказал он, подавая исправленный и кое-где перечеркнутый лист. — Прикажите переписать эту бумагу набело… но покрупнее… Это — речь, которую я прочту завтра!..
Капо д'Истрия взял, ушел и быстро пробежал лист. Оказалось, что из редакции министра Александр взял некоторые выражения и слова, которыми заменил свои, но в общем его речь осталась без всяких существенных изменений или сокращений.
— Посмотрим, что будет завтра в момент, когда эта бомба разорвется перед целым сеймом, целой Варшавой… Перед Европой и всем миром, черт возьми! — пробормотал раздосадованный, одураченный министр.
Миг этот настал.
Кончилась торжественная месса в кафедральном соборе с участием всех архиепископов и нунциев, прибывших ради такого торжества в древнюю столицу Польши.
Сквозь густые толпы народа, над которым перекатывались восторженные клики в честь депутатов и "круля Александра", прошли сановники, чины сената, Государственного совета с наместником Зайончеком, несомым в кресле впереди… Блестящие мундиры свиты, генералитет польских и русских литовских войск, городской магистрат, судьи, представители цехов в своих нарядах, напоминающих средние века… Депутаты, дамы, иностранные агенты, войска… Словом, зрелище было великолепное, величественное.