Цесаревич

Ланцов Михаил Алексеевич

После того утра бедный Павел Григорьевич попал в какой-то водоворот событий, а дни сплелись в один-единый поток и завертелись вокруг, смазываясь и сливаясь. Часы и большая тетрадь, выполненная в виде ежедневника, стали его постоянными спутниками даже в большей степени, чем у цесаревича. Больших усилий ему стоило поначалу не потеряться, ибо никогда прежде он не сталкивался с таким объемом работы. Самым удивительным для Дукмасова стало то, что, взвалив на плечи своего адъютанта довольно серьезную ношу бумажных дел, Александр смог не только восстановить свою нагрузку до старого уровня, но и превзошел ее. Правда, она ощутимо видоизменилась.

Чтобы произвести разделение труда, Александр установил так называемые присутственные дни и часы,

в которые, если не случалось авралов, он мог принимать «ходоков и просителей». По несколько часов три раза в неделю. На каждого просителя отводилось по пятнадцать минут, о чем их заранее предупреждали и просили подготовиться к лаконичному изложению дел. Если же предстояло поднести какие-то документы, то их сдавали заранее, во время записи на прием. Бюрократия, конечно, но иначе Саше было не справиться. Но Павел Георгиевич занимался не только общением с этой «армией леммингов», которая хотела от генерал-губернатора разнообразной халявы, но и множеством других дел. В общем, обычная канцелярская деятельность. Впрочем, уже в ноябре ему понадобились два писца-референта, а к новому году и вообще — шесть штук, включая одного каллиграфа. Дело в том, что Александр зачастую не писал самостоятельно ответы по письмам, и лишь на небольшом листке бумаги формировал записку, где излагал кратко смысл содержания и ставил отметку — приносить ему на подпись или нет.

Сам же цесаревич, занимался, так сказать, полевой работой. То есть с малым эскортом из отделения роты сопровождения колесил по Москве и губернии, решая те или иные вопросы. Так как разъездов стало много, а их характер стал носить неформальный характер, то вопрос о каких-то изощренных формах одежды даже не стоял. Китель, бриджи, хромовые сапоги, кожаный поясной ремень с портупеей и кепи — таким стал повседневный вид великого князя. А как похолодало, кепи сменила небольшая, аккуратная папаха, вроде той, что носили кубанские казаки, кроме того, к образу цесаревича добавилась шинель учебного полка и перчатки. То есть практически повторял форму роты сопровождения, только без знаков отличия и нашивок, лишь в петлице бессменно находилась маленькая красная звездочка. Та самая, что была изготовлена в числе двенадцати штук для самых первых рыцарей ордена Михаила Архангела. Из прочих аксессуаров с Александром был непременно заряженный револьвер в кобуре на поясе и аккуратный кожаный кейс, изготовленный сумочным мастером по личным эскизам и объяснениям цесаревича. Этакий военно-деловой стиль одежды. Передвигался Александр по городу и губернии либо на поезде, благо, что существовало уже целых три железнодорожные ветки, либо на легкой, подрессоренной крытой бричке. И везде цесаревича сопровождало минимум отделение роты охранения при полном снаряжении.

Чижов воспринял намек Александра как выражение его славянофильских позиций, поэтому за отведенную неделю провел переговоры не только с ключевыми акционерами Троицкой железной дороги, но и с другими интересными людьми. Он, как говорится, решил «ковать железо, пока горячо». Тут стоит отметить ту деталь, что Первопрестольная являлась в XIX веке ключевым форпостом славянофильства и старообрядчества, которые зачастую шли рука об руку. Великий князь об этом знал и вполне осознанно дал намек Чижову — одному из ведущих деятелей славянофильского движения Российской империи. Впрочем, никакого просчета ситуации тут не было, так как Александр импровизировал, желая надавить на нужный рычаг для более плодотворного сотрудничества. И он даже предположить не мог, во что это выльется спустя только несколько дней.

8 октября 1863 года в семь утра к Московскому Кремлю пришла огромная делегация. Ее возглавляли Федор Чижов, Иван Аксаков, Александр Кошелев, Василий Кокорев, Павел и Василий Рябушинские, Кузьма Солдатенков, Владимир Ламанский, Василий Лешков, Виктор Григорович, Михаил Погодин, Владимир Черасский и Егор Трындин. Всего же в Кремль пришло около ста человек славянофилов: общественных

деятелей, журналистов, писателей, ученых и промышленников. Столь ранний приход был обусловлен всенощным бдением в салоне Кузьмы Солдатенкова, где с самого вечера не стихали дебаты о том, что им делать с новостью. Вот поутру, позавтракав, они всей толпой и пошли. Никому, как это ни странно, даже в голову не взбрело, что Александра может не быть в Москве или он еще спит. Поэтому когда к ним вышел дежурный прапорщик роты охранения его императорского высочества Александра Александровича, и сообщил, что цесаревич изволит почивать, наступил легкий ступор. Впрочем, быстро сошедший.

Отдав распоряжение спешно готовить бальный зал для приема путем установки стульев, кафедры, стола президиума и прочего, Александр занялся подготовкой речи, да и вообще своей позиции по ключевым вопросам, которые скорее всего возникнут во время этой встречи. Не любил он вот так оказываться в руках обстоятельств. И ведь не прогонишь этих деятелей, так как они нужны прежде всего самому великому князю. Да и «мариновать» их под дверьми долго не было никакого смысла. Так что в десять утра делегацию вежливо пригласили в уже оборудованный для встречи зал.

Начало собрания прошло очень позитивно. Уставшие от ожидания на свежем воздухе делегаты этого импровизированного съезда, переговариваясь веселыми голосами, шумною толпой ввалились в бальный зал, где активно суетились слуги, наводя марафет. Стулья были поставлены своеобразным амфитеатром полукругом в пять рядов, что позволяло даже без возвышения видеть всем происходящее.

Рассаживались долго, ибо рядились по старшинству, как стародавние бояре. Это позволяло Александру, время от времени поглядывая на них, еще более получаса работать над своими тезисами. Наконец, около одиннадцати часов все расселись и на площадку перед цесаревичем вышел Чижов:

— Ваше императорское высочество, хочу просить прощения за свой проступок. Виноват я без меры. — Федор Васильевич встал на колени. — Вы просили меня держать до времени в тайне ваши взгляды, но не утерпел я. Слишком отрадны они для меня. Да и не только для меня. Вон сколько людей пришло. — Он, не поворачиваясь, размашистым жестом указал рукой за спину. — И все уважаемы, заслуженны, делами славны. А пришли, лишь слухами ведомые, ибо даже самая незначительная капля надежды — и та их привлекает всемерно. Накажите меня, сурово накажите. Виноват. Но не ради себя я это сделал.

— Федор Васильевич, кто виноват в данной ситуации — дело десятое. Не намекни я вам — вы бы и не узнали. — Александр взял небольшую паузу и обвел глазами всех присутствующих, стараясь заглянуть каждому в глаза и прочитать настроение. Потом он встал, подошел к Чижову, помог встать с колен и кивком показал ему сесть на стул. — Товарищи. Друзья. Мне отрадно и лестно, что вы сегодня пришли. Но я вынужден разочаровать вас — пока мы не можем выступить, так как позиции славянофильства в частности и панславизма в общем не только не облечены в четкую, ясную и непротиворечивую форму, но и даже к единому знаменателю не приведены. С чем мы можем выступить? С лозунгами? А зачем?

— Ваше императорское высочество, получается, что Федор Васильевич нас сюда привел зря? — с места спросил Владимир Иванович Ламанский.

— Отнюдь. В наших рядах нет единой позиции как по главному вопросу, так и по прочим. Думаю, вам всем известна знаменитая басня Ивана Крылова «Лебедь, рак и щука». Помните, как там: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет, и выйдет из него не дело, только мука». Так вот. Сейчас мы подобны этим лебедю, раку и щуке. Чем и пользуются наши идеологические противники — «западники», которые обладают определенным единством позиций и взглядов. Мы никогда не сможем их одолеть. Если только не наведем порядка в своих рядах. Нам нужна ясная, единая программа с четкими, предельно конкретными целями и задачами. Если мы сейчас выступим, то с чем? С дешевыми лозунгами о всеобщем благоденствии? Это несерьезно.