"Цесариус" обреченный...

Константина окликнули возле кают компании; он вздрогнул и сам себе показался маленьким и беззащитным, ссутулился, плечи сжались; нервная полуулыбка обнажила ровные, желтые от табака, зубы. Качнулся, слабость в теле, и под ногами будто пустота.

"Ну, зачем же так, — сказал себе, — сейчас… сейчас ты соберешься, и… Что и..? Как вот некоторым легко говорить "и"", — выдохнул, "Ну же, к чему эти хлюпанья?! старший картограф на нас смотрит публика,

И тот человек исчез, а появился другой: выше, шире в плечах, с гордой осанкой, строгим пронизывающим взглядом, и… и собираясь с мыслями отряхнув рукав, как бы от пыли, старший картограф, он же второе лицо на торговой шхуне "Цезариус", он же Константин Рум, оглянулся.

— Месье Константин, — обратились к нему снова.

"Рулевой, скользкий тип, провокатор и трус".

— Вы уж извините, что отвлекаем-с, — сказал рулевой, — но если вам не трудно, не могли бы вы уделить нам минуту, минуту своего… не думайте, мы понимаем, сейчас время это… и каждая минута теперь… — Он вдруг замолчал, строгий, презрительный взгляд старшего картографа смутил, но ропот команды, что столпилась за спиной, придал уверенности.

"Как же его звали? — вспоминал картограф, — Кущ? или… может, Куч?.. Бущ?"

— Ждать нельзя месье Константин. Вторую неделю тянете с правильным решением, и пока что-то…

Рум усмехнулся. ""Правильное решение" — забавно".

— Извините, не расслышал.

"Я что это вслух?.. Нервы, нервы…"

— Забавно, говорю, — сказал Рум, и отмахнулся: не обращайте внимания. — Ну, продолжайте, я вас слушаю.

"Началось… Эх, еще бы пару дней…"

Рулевой не понял, что забавляет картографа, но на всякий случай угодливо хихикнул, и продолжил:

— Уж не взыщите месье Константин, но команда… люди волнуются и… и все от неведения… Неведение томит и убивает нас. Страх окутал сердца человеческие, страшно сидеть в каютах, страшно ходить по палубе, и… Вы ведь знаете! Не случилось бы беды месье Константин.

"Нет, не Бущ, а Бущинский, даже, наверное Кучинский… Какая разница…"

Рулевой продолжал бы, но Рум остановил знаком руки.

— Перестаньте. Перестаньте любезный. Ваши ультиматумы, недоверие, страхи утомили всех, от капитана до распоследнего парусного штопальщика. Как вам не стыдно перед вашими же товарищами? — картограф окинул бодрым взглядом матросов, что опасливо выходили из за спины рулевого и становились полукругом. — У нас отличная команда: бравые ребята, профессионалы, с такими ни бури, ни смерчи, ни… Мы, в отличии от вас, любезный, — посмотрел на рулевого, стараясь придать интонации и взгляду радушие, — имеем кой-какое представление о запасе прочности судна водоизмещением пятьдесят тысяч тонн.

После, пробежал взглядом по молчащему полукругу, опять покосился на рулевого и иронично покачал головой.

— "Цесариус" не может сгореть! Этого не будет никогда! — конструкция у него такая, понимаете? Я ведь объяснял про буферные отсеки…

— Но ведь горит, месье Константин. — робко возразил рулевой.

— Да, не горит! не горит! сколько еще вам можно объяснять? — Рум наигранно рассмеялся, — Тлеет. Тлеет товар: пробковые листы. Они изолированы, там нет воздуха. Нет воздуха, понимаете? Мы не порох везем, не бензин, не спирт. Взрываться нечему.

— А мешки?

— Гербициды. Натрия хлоридные соединения и сульфатная щелач — да этим пожары тушат! Энергопоглощающий концентрат — говорит вам о чем-нибудь? Это как песок, как мука… крахмал, понимаете? — Развел руками. — Вы не химик, но уверяю Вас!.. И прошу, не надо, не надо стращать этих смелых, благородных людей, у них итак хватает забот. Тем более, что это бесполезно. Уж пуганные перепуганные — правда ребята!

Рум чувствовал, что ему не верят, но все-таки надеялся на чье-нибудь робкое одобрение, но только хлопки волн о скользкие борта, только…

"Ух, какие нетоварищеские у них лица".

— Вот видите, — снова обратился к рулевому. — вы в меньшинстве. Здравый смысл берет верх.

Тут были не только матросы, притушенные тенью рей и парусов, виднелись лица грузчиков, статистов, возле спасательных шлюпок шептались механики, а за ними… Константин вздрогнул, сжался, внутри стало холодно.

"Натан Рикша, — неужели он?.. один из "старших" с ними?.. Темно там, может, обознался?" Секунд десять картограф вглядывался в темноту, опять перевел внимание на рулевого, раскурил трубку.

"А чего ты хотел? — говорил себе. — Это вопрос времени, завтра, как раз "старшие" устроят бунт, бросят корабль у какого-нибудь островка, а дальше… Нет, вряд ли им повезет, зачинщиков "Кампания", конечно повесит, но они-то меня — раньше. А этот безвольный клоп — чего ждет? Правда, верит, что я изменю курс, — угроблю корабль только чтоб спасти его смердящую шкуру?"

— Я надеялся и сейчас уверен, что от хлюпиков и всяких там тонкошкурых мы избавились, — продолжил Константин. — Трусы и предатели нам не нужны. Команды сошла на берег, вернулась половина… и слава богу. Остались лучшие, остались те, для кого слово честь, не пустой звук! Благородные, духовитые, в вашей груди пляшет ветер океана! Да, я вижу много новых лиц, но чувствую: тут есть на кого положиться, с вами ребята, мы споемся…

— Но месье Константин…

Рум скрипнул зубами, ноздри задергались; он с ненавистью посмотрел на рулевого, потом перевел взгляд на команду и продолжил:

— Все мы знали, на что идем. У корабля небольшие проблемы, это есть… мы не скрывали, и нанимаясь, знал каждый… И все-таки мы вместе, в одной упряжке, в одном окопе, в одном… Побратил нас океан! Нет, не из за легкой наживы мы здесь ребята! Не в обещанной двойной ставке дело, не в льготах — нет!.. В нас самих дело! Есть в нас что-то неукротимое! Есть морское товарищество! Есть отвага! И есть океан! Наш океан! Навсегда! На всю жизнь! Так что орлы, поднять паруса! Вперед на встречу волнам! Не страшно! И пускай Посейдон насылает на нас…