Цезарь (др. перевод)
Шрифт:
Наконец, многие умирают, или, вернее, убивают себя не потому, что их жизнь тяжела, а потому, что она бесполезна.
Самоубийство стало таким жизненным происшествием, происшествием предвиденным, обыденным и заурядным, что его обсуждают, о нем раздумывают, его рекомендуют.
Разум человека посещает мысль убить себя; но он еще не совсем решился. Он собирает своих друзей, он советуется с ними, он прислушивается к голосу большинства. Большинство высказывается в пользу
– Не может быть, – говорите вы, – чтобы люди дошли до такого уровня безнравственности.
Пожалуйста, пример! – Этот пример предоставляет нам опять же Сенека.
«Туллия Марцеллина, заболевшего продолжительным и болезненным, но излечимым недугом, посетила мысль покончить с собой; в связи с этимон созвал своих друзей. Одни из них, люди трусливые и нерешительные, дали ему совет, который они дали бы сами себе; другие, льстивые и угодливые, – тот, который, по их мнению, хотел услышать Марцеллин.
Но, – продолжает Сенека, – один стоик, наш друг, отважный и выдающийся человек, заговорил с ним совершенно иначе:
Не смущайся, Марцеллин, – сказал он ему, – так, словно ты должен принять решение большой важности; разве жить – это такое уж большое благо? Рабы и животные тоже живут. Умереть мудро и храбро – вот великое дело! Разве не давно ты уже живешь? Разве пища, сон и наслаждение чувств не одни и те же изо дня в день? Желать смерти можно не только по разумной причине, из доблести, от усталости, от страданий, но и от скуки…»
Ну, читатели-христиане, что вы скажете об этом отважном, об этом выдающемся человеке, об этом друге Туллия Марцеллина?
Подождите, это еще не все; философ не останавливается на этом.
Рабы не решаются послужить замыслу своего хозяина. Он внушает им отвагу, он их увещевает, он их воодушевляет.
«– Полно! – говорит он, – чего вы боитесь? Рабам нечего бояться, когда их хозяин умирает по доброй воле; но предупреждаю вас, что предать своего хозяина насильственной смерти или помешать ему умереть, когда он сам хочет этого – равные преступления».
Вы полагаете, Сенека приводит нам единичный пример?
Ничего подобного.
Тетка Либона советует своему сыну убить себя; мать Мессалины советует это своей дочери; Аттик извещает свою семью о своей скорой смерти; ритор Альбуций Сил произносит речь перед народом и излагает причины, которые определили его решение свести счеты с жизнью; Кокцей Нерва убивает себя назло Тиберию; Фразеас являет собой пример, который приводит в восхищение Тацита.
«Неоспоримо, говорит Монтескье, – что люди стали менее свободными и менее храбрыми с тех пор, как они разучились властью самоубийства избегать любой другой власти».
И впрямь, в своих Размышлениях
Впрочем, читайте сами:
«После установления христианства бои стали редкостью. Константин запретил устраивать их. Они были совершенно упразднены Гонорием; и еще, кажется, Теодором и Отоном де Фрейзингеном. Из всех своих древних зрелищ римляне сохранили только те, которые могли лишь ослабить мужество и склонить к сластолюбию».
И, однако же, все эти философы были последователями греческих школ; а греки отвергали самоубийство.
«Пифагор, – говорит Цицерон, – из Сенектуты – запрещает нам покидать наш пост без позволения полководца, то есть бога».
И мы увидим позже, что бедняга Цицерон, который всю свою жизнь не так уж, в общем-то, блистал храбростью, умер не худшим образом.
И Платон в том самом Федоне, которого читал Катон перед самоубийством, придерживался мнения Пифагора.
Даже Брут, – сам Брут, который убьет себя потом, долгое время считал смерть Катона недостойной его, поскольку непочтительной и дерзкой по отношению к богам.
И тем не менее, когда битва при Филиппах была проиграна, он последовал пагубному примеру, который подал ему Катон после битвы при Тапсе.
Так что вся эта кровь, которая будет литься и затопит Рим на целых три столетия, вся эта кровь вытекла из нутра Катона.
А теперь восхищайтесь Катоном, кто хочет!
Глава 83
Старая Республика умерла вместе с Катоном: Цезарь принял ее последний вздох.
Он мог бы незамедлительно пуститься в погоню за помпеянцами и вместе с ними переправиться в Испанию; но он рассудил, что его присутствие необходимо в Риме.
Он отметил свое возвращение одной из великолепнейших речей; он говорил о своей победе так, словно хотел, чтобы ему ее простили; он сказал, что земли, которые он покорил, так обширны, что римский народ будет иметь с них каждый год двести аттических медимнов зерна и три миллиона фунтов масла.
Триумф Цезаря был одновременно ужасным и чудесным зрелищем.
Из Галлии он привез с собой Версингеторикса, который, как мы помним, сбросил с себя оружие и доспехи под ноги Цезарю и сел на ступеньки его трибунала; – он привез из Египта Арсиною, ту самую юную сестру Клеопатры, которая бежала из дворца вместе с Ганимедом; – он привез с собой из Африки сына царя Юбы.
Для этого последнего его плен удивительным образом изменил судьбу, и принес ему славу. Благодаря этому несчастью он из варвара и нумидийца сделался одним из самых ученых греческих историков.