Цезарь
Шрифт:
И к волшебным чарам славы, – самым властным из всех чар, – добавлялась большая деловая сметка Цезаря и исконная, глубинная продажность, царившая в Риме – два важнейших средства его борьбы. Катону были видны не столько победы, которые Цезарь одерживал над галлами, сколько путь, который он одновременно прокладывал себе в Риме.
У Катона была только одна возможность остановить это наступление, ведущее к крушению Республики: добиться должности консула; сделавшись консулом в Риме, он сможет противостоять Цезарю, императору Галлии. Он выступил соискателем. Но перед этим он заставил сенат принять постановление
Катон сам по себе был посредственным ходатаем. «С другой стороны, народ, – наивно говорит Плутарх, – был недоволен, что у него отбирают его заработок». Так что Катон, добиваясь должности на манер шекспировского Кориолана, провалил свою кандидатуру. Согласно римскому обычаю, когда кто-либо терпел значительную неудачу, он закрывался на несколько дней у себя дома, и проводил эти дни в кругу семьи и друзей в печали и трауре.
Катон поступил совсем не так. Поскольку он отнес свой неуспех целиком и полностью на счет продажности римлян, и поскольку он считал себя достойнее своего времени, он увидел в этом неуспехе лишь еще один знак почтения, оказанный ему его согражданами.
Так что, в тот же самый день, он натерся маслом и отправился играть в ручной мяч на Марсово поле; затем, после обеда, он по своему обыкновению пошел на Форум без туники и без обуви, и прогуливался там со своими близкими до самой ночи.
Народ ходил за Катоном по пятам, рукоплескал Катону, восхищался Катоном, – но не провозглашал Катона консулом. Таким своим поведением Катон заслужил выговор от Цицерона – человека строгой середины.
– Ты хотел стать консулом или ты не хотел им стать? – спросил Цицерон.
– Я хотел стать консулом, – ответил Катон, – ради блага Республики, а не ради удовлетворения моего честолюбия.
– Тогда тем более, – сказал Цицерон; – если ты печешься о благе Республики, тебе следовало бы поступиться ради нее своей непреклонностью.
Катон покачал головой; он был из тех, кто считают, что они всегда правы.
У Катона, как мы уже говорили, был один фанатичный поклонник по имени Фавоний; этот человек был для Катона тем, чем Аполлодор был для Сократа: в Риме его называли обезьяной Катона. Он выступил – он, Фавоний, – соискателем должности эдила. Он провалился. Его поддерживал Катон. Катон не приносил удачи, но Катон был упрям.
Он заставил отдать ему таблички, на которых были записаны голоса, показал, что все записи сделаны одной и той же рукой, обратился к трибунам и добился признания выборов недействительными. На следующий год Фавоний был назначен эдилом.
Мы уже говорили, что по обычаю каждый новый эдил устраивал игры и зрелища. Фавоний стал думать, какие бы ему устроить игры, чтобы составить конкуренцию Куриону, своему коллеге.
Курион был разорен, но так, как разорялись в Риме, – он был должен, возможно, восемь, десять миллионов, пустяк, безделицу! – Фавонию пришлось бы разориться самому, и все равно он бы не догнал этого человека по тратам.
Преимущество потерянных состояний в том, что их не боятся потерять. Кстати, в определенный момент Курион понадобится Цезарю, и тот даст ему пятьдесят
В ту минуту, когда Фавоний уже потерял надежду придумать что-нибудь новое во времена, когда Помпей устраивал травли трехсот пятнадцати львов с гривами и двадцати слонов, вмешался Катон.
Катон взялся устроить его игры. Катон в роли impressario, это было очень любопытно. Катон вернул играм античную простоту. Вместо золотых венков он возложил на головы музыкантов венки из ветвей оливы, как в Олимпии.
Вместо роскошных подарков, которые обычно раздавались на играх, он раздал римлянам кувшины с вином, свинину, фиги, огурцы и вязанки хвороста; а грекам – лук, салат, репу и груши. Греки, люди с юмором, грызли свою репу и сосали свой лук со смехом. Римляне, обладавшие здоровым желудком, ели свою свинину и фиги, говоря:
– Ну и чудак же этот Катон!
А потом, в силу одной из причуд, свойственных народу, этот народ сделал игры Фавония самыми модными. Люди готовы были удавиться, лишь бы получить свой пучок репы или свою вязанку хвороста. Курион и его игры потерпели полнейшее fiasco.
Надо сказать, что Катон самолично возлагал оливковые венки на головы певцов и раздавал лук и огурцы. Народу хотелось поглядеть на Катона-зеленщика. Фавоний сел среди зрителей и рукоплескал Катону вместе с остальной толпой.
Именно в это время разворачивались те события, связанные с Милоном и Клодием, о которых мы рассказывали, и после которых Помпей был провозглашен единственным консулом.
Катон сначала выступил против этого назначения. – Катон, как известно, выступал против всего. – Но произошли два события, каждое из которых даже по отдельности должно было, по мнению Катона, роковым образом отразиться на свободе нации.
Жена Помпея Юлия, как мы уже сказали, скончалась; Красс был разгромлен и убит парфянами. Смерть Юлии разрушила связь между зятем и тестем: Юлия была звеном, соединяющим Помпея с Цезарем.
Смерть Красса разрушила триумвират.
Страх, который Красс внушал в особенности Цезарю и Помпею, заставлял их соблюдать друг перед другом условия заключенного договора; теперь, когда смерть отняла у них этого соперника, который мог, если не своим гением, то своими деньгами бороться против того из них двоих, за кем в итоге будет победа, осталось только то, что и было в действительности, то есть два могучих борца, готовых до конца оспаривать друг у друга обладание миром.
Катон, конечно, не любил Помпея; но больше всего он ненавидел Цезаря! Катон не забывал того, что Цезарь опубликовал свой Антикатон, и того, что в этом Антикатоне Цезарь попрекал его двумя вещами: первая, это что он просеял через сито пепел своего брата, чтобы извлечь из него золото; вторая, что он уступил свою молодую жену Гортензию, чтобы потом забрать ее обратно старой, но богатой; – что Катон и сделал.
В ожидании исхода борьбы он приходил в отчаяние при мысли, чего же хотели эти два человека – Цезарь и Помпей, которым мир казался слишком тесным для них двоих?