Чакра Фролова

Бенигсен Всеволод

– Не переживай, Александр Георгич, он еще заработает. Песен хороших много. А настоящий Матвей Блантер, слава богу, пока жив-здоров.

Тут подошел Абрам.

– Собираетесь?

– Вроде того, – сказал Семен и шутливо добавил: – Вот думаем, может, остаться у вас, а?

– Спасибо, – сухо ответил Абрам, – но мы бы вас не взяли.

– Че это? – немного обиделся Кучник. – Мы – мужчины здоровые. Пригодимся.

– Но… вы же не евреи.

Кучник на секунду потерял дар речи и стал похож на косоглазого Мотю.

– И я?!

– А что, еврей? – удивился Абрам. – Обрезанный? Почему ж с нами не молился?

Кучник растерянно хлопнул глазами.

Не получив ответа, командир усмехнулся и, пожелав удачи, ушел. Кучник тут же принялся чертыхаться.

– Ну ты глянь! Вот все жидовство их и вылезло сразу.

Рылом мы, видите ли, не вышли!

– Не совсем «рылом», – пошутил Фролов. – Хотя тебя, наверное, могли бы и взять.

– Ну конечно! Если для них Мотя второго сорта, то ты третьего, а я вообще четвертого.

– Почему же ты четвертого?

– Потому что русский для них лучше, чем такой, как я. Я у них вроде предателя. Да пошли они… Устами его, видите ли, Бог говорит.

В этот момент вернулся Мотя. В руках у него был внушительных размеров узелок.

– Тут все, – выдохнул он. – Папиросы, картошка…

И с тревогой посмотрел в сторону удаляющейся фигуры Абрама.

– Да не говорили мы ничего ему, – успокоил его Кучник, забирая узелок. – Не переживай.

Фролов пожал руку Моти, поблагодарил за помощь и пошел. Кучник двинулся следом. Но сделав пару шагов, обернулся:

– А что это была за песня про Биробиджан? Что-то мы ее не признали.

– А это моя собственная, – тихо, но с гордостью сказал Мотя.

– М-да? Ну мы так и подумали… Так себе песня-то…

– Я знаю, – печально вздохнул Мотя.

Глава 49

Хотелось жрать. Не есть, а именно жрать. Совать еду в рот и, не жуя, глотать. Жадно, суетливо, чавкая и давясь. Так, чтоб дышать через нос. Так, чтобы «от пуза». Так, чтоб чувствовать насыщение каждой клеткой организма. Завтрак у абрамовцев превратился в «предание давно минувших дней», а Мотины запасы были съедены в первые же сутки. Никаким железнодорожным узлом не пахло, хотя они отмахали явно не меньше пятидесяти километров. Кучник ворчал, что Яша их нарочно не в том направлении пустил. Хотя и не мог объяснить, зачем это было тому нужно. Еще он жалел, что забыл вытребовать обратно свою винтовку – можно было бы подстрелить какую-нибудь живность. От голода сосало под ложечкой и наваливалась сонливая усталость. Но что еще хуже, весь мыслительный процесс был полностью подчинен пищевой тематике. То есть было физически невозможно отвлечься на что-то постороннее. И воспоминания, и размышления, все то, чем Фролов привык занимать свою голову, мгновенно съезжало в какую-то гастрономическую колею. Видимо, единственным эффективным средством против голода могла бы явиться, собственно, сама еда. Но ее не было. С водой дела обстояли чуть лучше – спасала та самая фляжка, которую Семен не уступил Ицхаку. Пару раз они набредали на лесные ручьи, где могли утолить жажду и пополнить флягу. Но вопрос с едой оставался самым болезненным.

Прыгая через корни деревьев и раздвигая ветки, путники пытались выцарапать из глубин памяти что-то из детских приключенческих книжек: кто и как выживал в подобных условиях, но все это было, мягко говоря, неубедительным. Один раз решили искать пресловутые корешки, поскольку ничего более естественного, вроде ягод или орехов, им не попадалось. Вырыли парочку. Очистили от земли. Попробовали. Долго плевались. Кроме горечи во рту, никаких впечатлений. Наверное, с полной голодухи можно было бы и их съесть, но с полной голодухи и траву с листьями лопать будешь. А до такой степени голода они, похоже, еще не дошли. Кучник сказал, что надо грызть кору дуба – в ней чего-то такое есть. Отломали по куску, но сухое дерево только царапало небо и проглотить эту дрянь не смог ни Фролов, ни Кучник. Кучник, правда, потом вспомнил, что кору не едят, а жуют, да и то для укрепления десен, но и жевать ее тоже не хотелось. Фролов с досадой подумал, что Гуревич, конечно, та еще сволочь, но все-таки сейчас он был бы крайне уместен – вмиг бы что-нибудь раздобыл.

На четвертые сутки похолодало, и к голоду присоединился недосып. Оказалось, что выспаться, когда тело пробирает зябкая дрожь, почти невозможно. Не спасали ни листья, ни валежник. К тому же к вечеру небо заволокло, а к ночи стал накрапывать дождь. Поначалу это даже освежало – Фролов лежал на спине, ловя падающие капли пересохшими губами, но капли чаще попадали в глаза, чем в рот, и он, перевалившись на бок, попытался уснуть. Но

в таком положении капли жирными холодными червяками ползли за шиворот и стало совсем не до сна. Фролов вспомнил, как однажды Варя разбудила его, брызнув в лицо водой. Дальше этого момента воспоминания не двинулись, так как тут же захотелось есть. Варя потрясающе готовила борщ. Причем этим умением ее кулинарные таланты ограничивались, но вот борщ… Фролов мысленно чертыхнулся и покосился на Семена – кажется, тот тоже никак не мог заснуть. Правда, сдаваться не желал. То есть мужественно вгонял себя в анабиоз. При этом кряхтел, кашлял и скреб густую бороду, которую умудрился отрастить со времен бегства из Минска. Фролову, не отличавшемуся бурной телесной растительностью, этот внезапный кустарник на физиономии Кучника казался чем-то фантастическим. Плохо было только то, что по мере увеличения бороды лицо Семена теряло интеллигентность и чем дальше, тем больше напоминало лицо какого-то местечкового еврея-шинкаря с дореволюционных картинок. А точнее сказать, партизана из абрамовского отряда. А еще точнее, того самого «жида», который вместе с большевиками и цыганами летел из-под метлы дородного вермахтовца на минском плакате. Если под влиянием подобных карикатур немцам уже втемяшили в голову, что все евреи выглядят так и только так, то при встрече с бородатым Кучником вопрос о национальности отпадет как излишний. Можно даже не рыпаться.

– Слышь, Семен, – легонько толкнул Кучника Фролов. – Пойдем, может? Какой смысл лежать и мокнуть?

– Я сплю, – буркнул тот.

– Перестань. Ты лежишь и бороду чешешь.

– Да, – согласился Кучник, не шевелясь. – Побриться надо. Но нечем.

– Тогда подъем?

– В темноте только ноги ломать и глаза ветками выкалывать.

– Да брось. Вон уже светает.

Кучник недовольно покряхтел, но больше для виду. Потом молча встал.

Дождь вскоре перестал, и по верхушкам елей и берез побежали первые лучи солнца. Но почему-то теперь, когда наступило утро, стало особенно тяжко идти. То ли догнал недосып, то ли от прелой земли и мокрых листьев шел душный пар, то ли организм окончательно сдался, запутавшись в режимах сна и бодрствования.

«Уж лучше бы нас сейчас какие-нибудь партизаны по голове огрели, – подумал Фролов. – Все одно».

Но к полудню, когда ощущение бесконечности леса стало невыносимым, а привалы и передышки превысили все допустимые походные нормы, неожиданно до них донесся густой паровозный гудок, а следом и выкрики на немецком. Определив направление и стараясь двигаться максимально бесшумно, беглецы выбрели к небольшому пригорку. Оттуда им открылся пейзаж, который после беспросветного бурелома сам по себе радовал глаз. Но еще больше радовал находящийся в центре этого пейзажа небольшой железнодорожный узел.

– Не соврал Яша, – удовлетворенно заметил Кучник.

К какому населенному пункту этот узел относился, сказать было сложно, так как рядом не было ни домов, ни каких-либо иных построек. Лишь пыльная дорога, лентой убегающая куда-то за горизонт. У деревянной и как будто наспех сколоченной платформы стоял одинокий железнодорожный состав, представлявший собой десяток закрытых вагонов и примерно столько же открытых платформ с военной техникой, укутанной в темно-зеленый брезент. Рядом суетились немецкие солдаты и один офицер. Похоже, шли последние приготовления. Вдоль состава брел стрелочник в немецкой форме и флегматично стучал молотком по колесам. Солдаты громко хлопали вагонными дверьми и дергали засовы, проверяя те на прочность. Изредка кричали что-то друг дружке. Офицер стоял поодаль, дымя сигаретой и нервно озираясь по сторонам – видимо, опасаясь партизан. Место было открытое и отлично простреливалось. Как профессиональный военный он это прекрасно понимал.

Усевшись в зарослях папортника, беглецы стали наблюдать за происходящим.

– Ну, Александр Георгич, – прошептал Кучник, – в рубашке мы с тобой родились. Видишь брезент?

– Ну.

– Запчасти везут на фронт. Как пить дать. А где запчасти, там и что?

– Оружие, – ляпнул наугад Фролов.

– Да при чем тут оружие?! Жратва, Александр Георгич. Жратва.

– Почему это?

– Потому это, – отрезал Кучник.

– И что делать будем?

– Надо рисковать. Поезд на восток идет, охраны на поезде явно нет, прыгай – не хочу, так там еще и жратва. В общем, ансамбль, который не повторится.