Чао, Италия!
Шрифт:
Далее все было как в кино.
Вы, наверное, помните, как голливудские режиссеры выстраивают сцены, где герой впервые видит что-то невероятное: вначале он стоит к объекту спиной, потом медленно поворачивает голову, потом все тело.
И уж потом у него расширяются глаза, отвисает нижняя челюсть, а рот застывает в беззвучном крике.
Так вот, я все это проделал без всяких киносъемок.
Я влез в дыру спиной, а потом стал медленно разворачиваться лицом к морю, зажмурившись, потому что диск Солнца, уже погрузившись в море наполовину и разросшись на полнеба,
Наконец я повернулся, разлепил веки, и тут же меня как будто ударило током, ибо я увидел то, что никогда не видел.
То, что было передо мной, было трудно представить в реальности, особенно обычному девятикласснику в советские времена.
Я стоял перед небольшой ровной площадкой, утопающей в грязи, мусоре, пустых бутылках и следах общественного туалета.
Все носило следы запустения – было видно, что строители не появлялись тут уже несколько месяцев.
Однако было на этой площадке нечто, что бросило меня в пот, дрожь и оцепенение.
На этой площадке пребывало совершенство.
Среди мусора и человеческого невнимания стояли несколько стройных античных колонн.
Я стал осторожно оглядываться. Я не знал, что это за колонны, но теперь понимаю, что именно незнание помогло мне открытой юношеской душой воспринять их красоту.
В тот момент красота этих колонн была для меня анонимна, точно так, как анонимна красота простой, но красиво обточенной морем разноцветной гальки или красота ручья, бегущего по склону.
Мраморные колонны как будто вырастали из земли, они были невысоки, соразмерны человеческому росту.
Они не подавляли, покоряя гармонией и просчитанной красотой.
Я понимал, что это либо греческие, либо римские колонны. Вокруг никого не было, и мне захотелось дотронуться до них. Я подошел и провел пальцем по удивительно сохранившейся полированной поверхности.
Дул сильный ветел, разметая мусор и цемент из прорванных мешков, а я стоял и водил рукой по мрамору колонны, пребывая в сильнейшем волнении.
Это волнение я испытывал потом множество раз, и оно никогда не теряло для меня своей новизны, но именно тогда оно было особенно сильным, и вот почему.
Представьте себе обычного школьника, который ходит в обычную школу, особо никуда не ездит и изучает историю по учебнику.
Этот школьник пару раз был в местном историческом музее, где за пыльными толстыми стеклами лежат какие-то тусклые черепки и наконечники стрел. Но потрогать ничего нельзя, и тебя быстро ведут туда, куда водят всех школьников – в зал революции, посмотреть на поддельное пальто Ленина и модель тачанки, сделанную в бутафорской мастерской местного театра.
Этот школьник всегда жил вдали от истории собственной Родины и знал, что история его страны начинается с 1917 года.
А до этого был царизм, а до него мрак.
Но сейчас я стоял совсем один перед колонной и внимательно смотрел на нее.
Я смотрел на синие прожилки на белом теле полированного мрамора, и вот какая мысль в тот момент пришла мне в голову.
Вот я смотрю на эту колонну, но точно также, наверное, пару тысяч лет назад на нее смотрел какой-то полировщик. Он тер ее до блеска, касаясь рукой точно так, как касаюсь я. И от него до меня как будто не было этих тысяч лет.
Передо мной была настоящая машина времени, которая, почти разрушившись и стоя среди мусора и следов равнодушия неблагодарных потомков, продолжала работать.
Я прошел в центр площадки между колоннами, сел на старый обтесанный разбитый камень и стал смотреть на море.
Я тогда не знал, что эллины жили здесь с пятого века до нашей эры. Не знал, что нахожусь в античном городе Пантикапей, который был тут в первом веке. Мне было неведомо, что я сижу на камнях дворца, по которому, возможно, ходил царь Митридат VI Евпатор, именем которого и названа гора.
Я ничего этого не знал.
И сейчас я благословляю то мое незнание, ибо я воспринял увиденную красоту как таковую, воспринял ее не умом, но сердцем.
Сидя на теплом камне и наблюдая за немыслимой красоты закатом, я не вспоминал имена древних царей и воинов, а думал только о том, что когда-то тут бурлила жизнь.
Что тут пили вино, ели мясо, играли на каких-то инструментах.
И, в точно такой вечер, как сегодня, на это же место выходил какой-то человек и смотрел на закат. И возможно он стоял, как я, возле этой же колонны, и так же, как я, на нее опирался.
Он должен был стоять именно тут, потому что это место было построено для созерцания, призыв к которому передавался мне этими колоннами через два тысячелетия.
В этой, важной для меня истории, конечно, многое совпало.
Хорошо, что не было воды, и я пошел ее искать.
Хорошо, что я был один, хорошо, что нашел проход на стройку и на ней никого не было.
Хорошо, что я гладил колонны. Хорошо, что был закат и я увидел в действии великий замысел гениальных архитекторов.
Хорошо, что после того, как я вернулся к автобусу, меня никто ни о чем не спрашивал.
Я бы не смог никому ничего объяснить.
Этот случай сыграл со мной странную шутку, которой я, впрочем, благодарен. Когда в Риме я ходил по Форуму или стоял в очереди за билетами в Колизей, я все время щупал камни. Я видел на них бороздки обработки и мысленно благодарил неизвестных мне мастеров за их великую работу.
Я гладил выщербленные ветром и непогодой камни и мысленно обращался к неизвестным каменотесам, уверяя их, что сейчас их колонны не хуже, чем были тогда, и что я благодарен этим каменотесам за то, что они дали мне почувствовать, что такое время.
Вот почему я не люблю понятие «старые вещи», ибо мы говорим «старые», имея в виду «ненужные».
Я знаю, что мы выбрасываем их только потому, что неблагодарно не находим им места в нашей жизни.
Я до сих пор храню зеленое пальто моей мамы, которое она носила в молодости, когда мне было пять-шесть лет. Это пальто я храню не за его красоту или участие в какой-то революции, как пальто Ленина.