Чапаев-Чапаев
Шрифт:
Падая, он заметил в клубах дыма, сражающегося своего нового приятеля Павла Перца, и ему пригрезилось, что он рванул к тому на подмогу. Но это было лишь образом воспаленного воображения. На самом деле, в момент падения, он еще получил сокрушительного пендаля от неизвестного, вследствие чего оказался под одним из столов.
Придя несколько в себя, студент обнаружил вдруг по соседству вместо Паши субъекта в малиновом с искрой жилете, который, сладко улыбаясь, щекотал гусиным пером повизгивавшего поросенка.
— У вас завидное будущее, — пророческим тоном сообщил тот студенту, подмигнув желтым глазом.
…
На улице группа мальчишек во главе с имеющим капсюльный пистолет, отстрелявшись по окнам, ринулась к подвалу освобождать Соню. Бегущий впереди высоко вздымал красный отрядный флажок. Собственно, это была пионерка Кузюткина, которая вела всех знакомым путем.
И Колька со Степкой были тут. Обоим не терпелось взглянуть на возлюбленную вожатого, потому что оба уже много знали о любви из очень хороших фильмов и мечтали о ней, но обсуждать этот предмет между собой пока не решались. Дело было за малым — в кого влюбиться? А раз предстояла встреча с готовым предметом любви такого авторитетного человека, как их вожатый, то может и им повезет в нее влюбиться, и тогда испытать это загадочное чувство в полноте, а не как обычно, когда нравящейся девчонке то треснуть хочется по хорошенькой башке, а то сердце замирает от одного взгляда на завиток ее волос. Ответное чувство было не столь важно, да и для Пал Палыча конечно не жаль никаких жертв.
— Ку-у-да, шантрапа?! — возник перед звеном Дядя в фиолетовых очках, расстегнутой до пупа рубахе и с метлой в руке, — Кто пустил?!!
Но в следующий миг произошло странное. Вид развивающегося красного флажка пленил Дядю. Кузюткина вдруг напомнила ему девушку с репродукции картины Делакруа «Свобода на баррикадах», которая наклеена была на внутренней стороне его походного чемодана и очень ему нравилась из-за обнаженной груди.
У Кузюткиной никакой такой груди не было, но общий порыв и флаг были даже почище, чем на картинке. К тому же Дяде показалось, что из глаз пионерки вылетают блестящие молнии.
— Я почетный инвалид труда и капитала! — взвизгнул он нервно и попытался вырвать у девочки флажок, в благородном порыве, как бы подхватить некое знамя из слабых рук и, вообще, поучаствовать в общем деле.
Но порыв его был понят неправильно, и пацаны ответили ему залпом из своих луков. Дядя вмиг сам сделался похож на святого Себастьяна с картины другого художника — Тициана, тут же опрокинулся в траву и даже ножкой дернул предсмертно. Но умирать он тотчас передумал, вскочил и побежал вприпрыжку за детьми, отрывая от себя на бегу стрелы на резиновых присосках и продолжая орать:
— Сироту обидели! Студента-сироту обижают! Нет, не бывать такому! — схватил он последнего пацана за трусы, пытаясь удержать. Но мальчишка, как уж, вывернулся из трусов и продолжил бег голышом, натягивая на ходу майку почти до колен, на манер юбки.
Дядя же споткнулся о корень сосны и кубарем укатился к забору в густые крапивные заросли. Недолго там побыв и придя несколько в себя, Дядя заскучал и ужом, по-пластунски пополз обратно к дому, поскольку чувствовал прилив боевого духа, хоть и не знал, за отсутствием конкретных указаний, чью сторону взять.
Там было явно не до него. Происходили необъяснимые вспышки боевых действий, но каждый раз не прямо перед ним, а сбоку или за спиной, и пока Дядя реагировал и разворачивал корпус, что-нибудь происходило совсем с другой стороны. Догоняя чужие действия, он метался из комнаты в комнату, путаясь под ногами более рослых драчунов, сам то и дело спотыкаясь об упавших и больно ушибаясь.
Так он оказался в комнате Раисы, где нос к носу столкнулся с субъектом в малиновом жилете. Субъект тотчас вынул из-за спины и протянул Дяде собственное его самодельное ружье в сборе и с примотанным изолентой прицелом. В стороне на полу лежал раздавленный чьей-то неловкой ногой тубус.
— Вот то, что вам нужно! — утвердительно произнес субъект, прищуривая черный с желтою искрой глаз, — Уже заряжено, — тряхнул незнакомец ружьем, многозначительно указывая грязным ногтем на затвор.
Дядя механически взял ружье и, когда захотел еще взглянуть на собеседника, того уж не оказалось на прежнем месте. Дядя спрятал оружие за спину под пиджак, вспомнил грязный ноготь незнакомца и неожиданно для себя трижды перекрестился.
…
Уже у самого входа в подвал, из верхнего окна прямо перед детьми на землю тяжело спрыгнул тучный капитан Корытин. Вид его был растрепан, в руке дымился черный пистолет. Тогда Степка, бежавший сразу за Кузткиной, взял правее и, почти не мешкая, совершил по взрослому милиционеру нарочно сберегаемый выстрел, горячим капсюлем прямо в лоб.
Сделать это ему было нелегко, ведь он привык уважать старших и доверять им, ведь любой мужчина хоть не много, но смахивал на отца. Тем более человек в форме. Степка ни за что не смог бы такого, к примеру, ударить поленом по спине. Читая приключенческие книжки о пионерах-героях, он всегда впадал в задумчивость и сомнения на свой счет, когда речь там заходила, к примеру, о взятии «языка», то есть когда надо врага придушить или оглушить. Но выстрелить, то есть всего лишь нажать на спусковой крючок, он даже с первого раза сумел. Целил он сразу во всю крупную, движущуюся фигуру, но угодил в лоб. Степка успел обрадоваться попаданию, но тут же, на бегу, усовестился и начал впадать в уныние из-за того, что дядька всерьез опрокинулся, и потому еще, что мог ведь и в глаз человеку попасть.
Корытин упал, сраженный, прямо в зловонную лужу, содержавшую некие химические отбросы, которые Дядя иногда ленился относить подальше от дома, как ему было велено. Оброненный пистолет дымился и шипел подле, погружаясь в жидкость, быстро покрывавшуюся ядовитой радужной пленкой. Росло и ширилось красное пятно на лбу поверженного пионером капитана.
— И шо же делать теперь, скажи на милость? — бормотал тот сидя в тоске и задумчивости, ухватив себя за раненную голову, раскачиваясь и одновременно пытаясь выудить из грязи табельное оружие.
…
В подвале Сони с треском, с третьего удара отлетела, пораженная изготовленным из бревна тараном, дверь, и к ней гурьбой ввалились пионеры.
— Соня! Соня! — сразу же загомонили они, моментально признав девушку по кофейному портрету, — Мы свои, не бойтесь! Мы вас знаем, как облупленную! Сейчас, сейчас спасем! — тараторили мальчишки, окружив пленницу плотным кольцом и жадно всматриваясь в столь дорогие для их вожатого черты.
Девушка оказалась так хороша, что Колька со Степкой сразу влюбились по уши. Чем именно она была хороша, понять было нельзя. Но что-то в ее внешности глубоко ранило мальчишеские сердца, так что оба даже моментально переменили свое отношение к Пал Палычу на несколько более критическое.