Чародеи с Явы
Шрифт:
Доставка на джипе киносъёмочной аппаратуры по узенькой выбитой дороге вызвала волнение среди местных крестьян: ещё бы, автомобиль на такой высоте большая редкость! И без того мучительный подъем осложнился — люди, весело хохоча, гроздями висли на борту. Мальчишки вскакивали на подножку, карабкались на капот, толкались, падали… каждый хотел хоть немного прокатиться. Шофёр, гордый таким вниманием, не слишком ясно представлял себе возможности своей машины. Индонезийцы обычно убеждены, что мотор обязан работать столько, сколько ему прикажут, как тягловое животное. Если же он останавливается, значит, умер… что поделаешь!
Лурах определил нас в дом. Хозяева оказались предельно тактичными и гостеприимными людьми. Скучившись в одном углу, они старались создать нам как можно больше удобств и при этом не мешать. Скажем, снятая рубашка тут же исчезала и через пару часов оказывалась на том же месте выстиранная и отглаженная.
Базовый лагерь был разбит в общей комнате дома — у сунданцев она начинается сразу за входом. Как правило, чужестранца пускают не дальше этой «гостиной», где стоят несколько низеньких кресел и столик. Но, учитывая исключительность визита, нам позволили ходить по всему дому. Еду готовили в углу большой комнаты над треугольным очагом. Топили в этой деревне по-чёрному: дым выходил сквозь щели в крыше. Из-за наплыва охотников и просто любопытных, прихода начальников групп и их помощников, посыльных и гонцов женщины не отходили от огня. Им приходилось без конца разогревать чай, рис и сате. Маленькая хижина стала походить на штаб-квартиру поднятой по тревоге воинской части.
Прошло десять дней. Наконец в одной из долин обнаружили следы кабанов. Малим немедля послал несколько групп следить за зверями. Охотники по очереди возвращались в деревню, чтобы съесть цыплёнка с рисом, вытянуться на матрасе и немного поспать.
Кабаны превратились для нас в какое-то наваждение. С утра мы выходили в горы; молча шли гуськом, не поднимая глаз от земли, мимо кустарников, маниоковых полей и карликовых сосновых рощиц. Малим заставлял нас внимательно осматривать все источники и водопои, ручейки и лужи. Следов и в самом деле было множество, но почти все — давнишние. К тому же они вели в такие густые заросли, что там нельзя было ничего рассмотреть, а тем более снимать. Требования кинематографа усложняли и без того нелёгкую задачу.
Охотники рассыпались по сторонам, но неизменно собирались в одном месте и делились наблюдениями. Горцы знали здесь каждый куст, каждый камень; они легко перебирались с одной кручи на другую там, где нам приходилось съезжать на «пятой точке», цепляться за ветви и корни. Обувь вскоре оказалась обузой, и дальше мы продвигались босиком. Каждые два часа малим объявлял привал: мы располагались в сторожках на краю маниокового поля и жадно глотали рис, который несли с собой завёрнутым в банановые листья.
Вечером, пошатываясь после адского перехода, мы возвращались в базовый лагерь, а охотники оставались на месте, подле следов, — кабаньи семьи ходят в основном ночами.
Звери, конечно, были напуганы нашим присутствием и уходили все дальше на запад, так что вскоре нам пришлось перенести базовый лагерь. Этот тактический манёвр потребовал переброски более чем полусотни людей и нескольких сот килограммов снаряжения; не раз и не два отважное предприятие грозило завершиться катастрофой.
Выступление состоялось ночью. Нагруженный сверх всякой меры джип двинулся первым. Наше новое местожительство находилось всего в нескольких километрах, но едва мы проехали первый вираж, как путь преградил ручей. Сунданцы хотели тут же повернуть назад, хотя постройка мостков не отняла бы много времени. Индонезийцы не любят неизвестности, им по душе установленный порядок, не сулящий неожиданностей. В этой психологической особенности легко усмотреть следы трех с половиной веков колонизации. Долгое время индонезийцев приучали лишь подчиняться чужой команде, поэтому сейчас они не без труда разрешают проблему свободного выбора. Твёрдое руководство здесь было необходимо. Наша группа построила мостки под восхищённые возгласы окружающих; шофёр, замирая от ужаса, осторожно въехал передними колёсами на настил. Затем, видимо, чтобы закончить поскорей мучения, он выжал до отказа акселератор, бамбук жалобно заскрипел, и автомобиль одним прыжком очутился на том берегу ручья.
Этот маленький подвиг позволил нам доехать до другого, на сей раз более серьёзного препятствия: путь преграждала речушка около шести метров шириной, довольно глубокая. Пришлось наводить солидную переправу, взяв для этого у плотника в соседней деревушке готовые балки. Сунданцы не могли скрыть ужаса при виде того, как мы копошимся в ночи, укладывая бревна при свете фонариков. Шофёра снедали беспокойство и сомнения; правда, один индонезиец, студент технического факультета, поддерживал нашу оптимистическую точку зрения, уверяя соотечественников, что предприятие не грозит смертельным исходом. По обоим берегам реки собрались окрестные жители, чтобы не пропустить сенсационного номера. Каждый вслух прикидывал наши шансы на удачу. Вскоре ночь огласили голоса спорщиков. Экипаж джипа редел на глазах.
Чтобы успокоить шофёра, мы набросали на стыки между балками связки бамбука. Водитель, не в силах сдержать дрожи, в конце концов согласился ехать. Но едва передние колеса коснулись брёвен, бамбук с треском начал ломаться. Присутствующие всплеснули руками. Женщины и дети пронзительно закричали. Шофёр дал задний ход, вылез из машины и наотрез отказался вновь сесть за руль. После продолжительной дискуссии Мерри занял место водителя и осторожно переехал речку. С той памятной ночи ему предстояло войти в устные предания суданцев, если только кто-нибудь из далангов не увековечил его черты, вырезав из акации сто семьдесят третьего голека — Мерри Оттена.
На месте нас уже ждали охотники; их предупредили, что кабаны, возможно, уже сегодня окажутся в пределах досягаемости чар малима.
Однако от этого события нас отделяло ещё несколько дней.
Система выслеживания зверя была усовершенствована. Лурах разбил охотников на мобильные группы по пять-шесть человек, и те стали прочёсывать горный массив по маршруту, проложенному на штабной карте. Постоянную связь с лагерем они поддерживали с помощью наших приёмно-передающих устройств «воки-токи». Тактическая диспозиция пришлась по душе сунданцам; глава деревни с картой в руках мнил себя генералом, весть о происходящем разнеслась далеко окрест, царило всеобщее возбуждение.
Однажды поутру, привычно следуя гуськом за малимом, мы натолкнулись на свежие следы кабанов: ночью животные совершали набег на маниоковое поле. Малим тотчас сделал нам знак оставаться на местах, а сам с помощником и несколькими охотниками двинулся дальше. Они спустились в низину, на дне которой журчал ручеёк. Кабаны протоптали в зарослях тропку, и на крутом склоне горы — там, где они скользили по земле, образовался жёлоб. Известно, что кабаны всегда ходят по одной и той же тропе, поэтому здесь решено было устроить засаду.
Мы стояли на вершине горы. Долина спускалась вдоль русла потока вниз, образуя своеобразный коридор. Малим прошёл его из конца в конец и возвратился к нам наверх. «Звери остались в долине, — сказал он. — Малим усыпил их. Теперь надо закрепить успех». Однако колдун не разрешил нам присутствовать на заключительной церемонии.
Что он делал, мы не знаем, но факт остаётся фактом: четыре часа, т. е. почти до ночи, кабанов не было видно и слышно. Даже шум при установке бамбуковых заслонов не побеспокоил их. Малим со своими людьми очертил волшебный круг, из которого звери уже не смогут выйти; в том месте, где надлежало поставить гедек, он вырывал траву и связывал бамбуковые колышки. Ритуал напоминал уже виденную нами церемонию бенджанга. Молитвы и жертвоприношения довершили ритуал. Строго говоря, речь шла не о ритуале, а о технике. Малим не призывал на помощь предков, он использовал в данном случае свою власть для сугубо практических целей. Молитвы и приношения скорее призваны были способствовать тому, чтобы колдун обрёл нужное состояние.