Чародеи с Явы
Шрифт:
На религиозных праздниках, отмечаемых по мусульманскому календарю, играет оркестр «хадро». Песнопения, которые кто-нибудь из стариков читает по арабской рукописи, сопровождаются одним барабаном. В нужный момент вступают пятеро помощников муллы.
Слушая песнопения, если даже не знаешь языка, ощущаешь глубокое волнение. Видимо, дело в том, что музыка не нуждается в переводе, её характер улавливаешь нутром, отголоски же всегда живы в каждом из нас…
Традиционная сунданская культура больше всего сохранилась в танце. В Индонезии танцуют все — мужчины, женщины, дети; при этом танцы поражают разнообразием стиля и манер.
Существует много танцев «кшатрия». Каждый из танцоров по очереди повествует о каком-нибудь эпизоде из жизни странствующего героя. Чаще всего роль его исполняет девочка восьми-двенадцати лет. Этот обычай, который мы наблюдали в Черибоне, соблюдается по всему сунданскому краю. Танец «топенг» (в переводе — «маска») рассказывает о том, как герой отправился на поиски разума, но встречал повсюду лишь глупость и невежество. Движениями головы девочка повторяла каждую музыкальную фразу гамелана. На танцовщице были чёрные мужские шаровары, батиковый шарф на бёдрах, за плечами колчан со стрелами. Юный герой, преклонив колено, поприветствовал публику, а затем мелкими шажками отправился в путь по белу свету. Не найдя мудрости на земле, он устремился на небеса. (В этом месте воздушного танца развевающийся шарф за спиной выглядел словно крылья.) Но и наверху, как выяснилось, нет порядка, герой возвращается на землю: ему остаётся лишь с юмором отнестись к такому положению вещей. Лицо его отныне скрытопод маской тщеславияили глупости.
Маска-топенг держится на танцовщице с помощью кожаного ремешка. Старик, стоящий возле гамелана, иллюстрирует человеческую глупость, раскрывая в полный голос сокровенные мысли маски: «Я самый умный, самый красивый, самый сильный…», и смех старика заставляет вздрагивать плечи танцовщицы. Она превращается в живую куклу, повинующуюся голосу деревенского старейшины.
Руки её вздымаются и опадают в такт музыке, как деревяшки у куклы. Голова дёргается, словно на верёвочке. Маленькой исполнительнице десять лет, но уверенность и отточенность движений, их красота и пластичность свидетельствуют о большом мастерстве и глубоком проникновении в образ. Это, безусловно, яркая личность.
Индонезийский танец состоит из чередования фиксированных поз. Положение ноги или руки, наклон головы или направление взгляда, короче, каждый жест — это символ. Художественный язык танца напоминает древнеегипетские или китайские иероглифы. На Западе танец — это последовательное сочетание движений, где жесты слагаются в пластическо-музыкальную фразу. Движения сами по себе лишены смысла и раскрываются только в сочетании. Положения тела напоминают буквы, приобретающие смысл только будучи сложенными в законченное слово. Восточный танец выражает все одним символом. Здесь противопоставлены как бы два мышления: одно — интуитивное, синтетическое, другое — аналитическое, описательное.
ГЛАВА IV
ШАМАНСКИЕ ЦЕРЕМОНИИ В СУНДЕ
Отправляясь в Индонезию, наша группа собиралась познакомиться с обычаями и нравами этой страны. Никто из нас не рассчитывал увидеть воочию магию и шаманство. Однако нам довелось несколько раз стать свидетелями выступлений факиров, мы видели массовые сцены экстатических трансов. На наших глазах «дукуны» (колдуны, шаманы) подчиняли себе людей. Мы убедились, что в сегодняшней Индонезии по-прежнему живы тысячелетние верования и влияние колдунов очень велико. У президента Сукарно тоже был свой дукун… Шаманы лечат, предсказывают будущее, гадают. Их не следует путать с муллами: те скорее чиновники мечети, официально призванные следить за соблюдением мусульманских обрядов. Под личиной народного зрелища дукуны вершат древний языческий культ анимистского происхождения. Веротерпимость индонезийцев легко допускает подобный дуализм. В этом нашли выражение две стороны религии: догматизм и мистика.
Повсюду в деревнях Западной Явы мужчины танцуют «пенчак» — боевой танец, несколько напоминающий борьбу дзюдо или каратэ. Мужчины состязаются под аккомпанемент гамелана. От традиционного оркестра здесь остаются только два генданга, но зато добавляется ещё один инструмент: труба — «теромпет». К его мундштуку приделаны два полудужья, которые не дают щекам музыканта раздуваться до отказа. Пронзительный, колючий, упрямый теромпет выводит на фоне бешеного ритма, заданного грохочущими гендангами, нервную, назойливую, возбуждающую мелодию. Перед началом борцы кланяются на восемь ветров, сложив руки ладонями перед носом, потом начинают кружиться по краю земляной насыпи; танцуя, они зорко следят друг за другом. Выставив вперёд руки, они норовят, улучив момент, броситься в атаку или отразить нападение. Теромпет накаляет атмосферу. Напряжение все усиливается. Охваченная страстью толпа безмолвствует.
Для пенчака не нужен особый костюм. На участниках широкие штаны, перехваченные в талии ярким поясом. В резких бросках полуобнажённые тела мелькают в воздухе. Вот борцы сплелись намертво. Музыка смолкла, оркестр ждёт, пока один из соперников не разожмёт объятий. Тогда труба вновь взовьётся, разрывая воздух.
Поначалу сходится молодёжь, за ней в борьбу вступают взрослые, а под конец и сам дукун. Весь в чёрном, перехваченный в талии алым шарфом, он горделиво потряхивает гривой чёрных, как смоль, волос. У него нет дома, он — странник. Говорят, он перенял своё искусство у мудреца-отшельника, жившего высоко в горах. Пока это ещё не великий шаман, но его внешность — глубоко посаженные угольно-чёрные глаза, сильные руки, обёрнутые в запястьях лоскутами тигровой шкуры, и большое родимое пятно на переносице — производит большое впечатление. Чувствуется, что это человек с незаурядной волей. Он танцует куда уверенней остальных, оркестр задаёт для него особый темп. Перед дукуном выстраиваются мужчины, вооружённые толстыми бамбуковыми дубинками. Дукун перебегает взглядом с одного на другого. Безжалостный теромпет вспарывает воздух, сладостное ожидание, словно дурман, охватывает зрителей, музыкантов, танцоров.
Атмосфера становится напряжённой, почти взрывчатой.
Внезапно гамелан смолкает. Мы впиваемся взором в танцоров, сердце вот-вот выскочит из груди. Дукун склоняет голову, и его противники, потряхивая дубинками, вдруг начинают обрушивать ему на голову мощные удары. После удара по голове полагается ещё нанести удар по спине и ногам. Бамбук раскалывается с сухим треском. Толпа испускает неистовый вопль облегчения. Теромпет вновь взмывает, танец продолжается… У дукун а на голове ни малейшей царапины, он не проявляет никаках признаков боли или оглушения! Во взгляде прежняя уверенность и твёрдость.
Он перемещается понемногу к стене общественного амбара, потом разбегается и вдруг с размаху головой вперёд ударяется в столб, подпирающий крышу, ещё и ещё раз! Дукун остаётся не только цел и невредим, но, похоже, даже не почувствовал удара. Публика разражается громом аплодисментов.
Глаза у дукуна горят огнём, он не даёт зрителям перевести дух. Схватив стакан с чаем, он залпом выпивает его, а потом… съедает. Слышно, как стекло хрупает на зубах. Дукун медленно жуёт стакан, словно это корка хлеба. Публика хохочет. Видно, она давно знает этот трюк — он входит в классический репертуар колдунов.
Судя по реакции присутствующих, пока что это цирковые номера, призванные продемонстрировать самообладание дукуна и его нечувствительность к боли. Нам предстоит ещё увидеть «лаис» и «бенджанг».
Лаис — это выступление на бамбуковых шестах. Между двумя бамбуковыми шестами высотой по восемнадцать метров провисает прочная верёвка. У подножия сооружения в половинке кокосового ореха курятся сигара и благовония. Дукун добавляет подношения: девять волшебных травинок, гребень, зеркальце и фрукты. Для лаиса шаман переодевается в женщину: повязывает на голове косынку, стягивает в талии саронг, берег в руку зонтик, даже кладёт немного грима на лицо. Как всегда, он кланяется на восемь ветров. Звучит та же музыка, что и в начале пенчака, — она, похоже, придаёт участникам особый настрой.