Чародей в скитаниях
Шрифт:
— Заходите, — промурлыкала дама и отступила, пропуская ее в дом.
В груди у юной девушки поднялся страх, но ее любимый песик скрылся в этом доме, и поэтому у нее не было большого выбора. Она переступила порог, чувству как ее изящные ножки словно наливаются свинцом от нежелания совершать такой шаг.
Хозяйка дома закрыла дверь с непривычной быстротой.
— Меня зовут Л'Аж д'Ор* [6] . А вас?
— Петти, — запинаясь вымолвила девушка, — Петти Пур* [7] , — она огляделась кругом,
6
Золотой век (фр.)
7
Чистая Малютка (англ.)
— Ах, да, это мой дядя, — Л'Аж взяла за руку безобразного старика с пожелтевшими всклоченными волосами и в лоснящемся черном костюме. — Петти Пур, разрешите представить вам Цукора Блутштейна* [8] .
Старик уставился на Петти, широко раскрыв округлившиеся глаза, и рот у него широко растянулся в улыбке. С заостренного клыка упала влажная капля. Петти содрогнулась.
— А, я вижу вы заметили его отличительную черту, — улыбнулась Л'Аж, обнажая собственные клыки. — Это семейное.
8
Цукор Блутштейн (нем.) Сахар Кровавый Камень
— Сча... счастлива с вами познакомиться, — заикаясь, произнесла Петти.
— И я, — хохотнул Цукор Блутштейн, — и я тоже.
— Не зарывайся, старый дурень, — прошептала ему Л'Аж. — А то спугнешь ее. — Вслух же она предложила Петти:
— Не хотите ли присесть и расположиться поудобнее? Я попрошу подать вам чаю, — она присела в угол и дернула за веревку колокольчика. Миг спустя ввалился дворецкий, и Петти в ужасе ахнула. Это был великан по меньшей мере семь футов ростом, одетый явно в чересчур малый для него наряд лакея. Ступни у него выглядели чрезмерно большими, а квадратное лицо с ломаной линией волос еще сильнее обезображивали швы шрамов. Он стоял с опущенными веками и по обеим сторонам шеи у него торчали электрические контакты. И угрюмо ухнул как филин.
— Чая, — резко бросила Л'Аж, а затем обратилась с сияющей улыбкой к Петти:
— Со сливками или с лимоном, милочка?
— Э... со сливками, если позволите. И с сахаром, — Петти в ужасе прижалась спиной к высокой спинке кресла с подголовником.
— И, э, томатного сока для меня, — закончила Л'Аж, — и конечно, несколько кексов. Да, это все, Франк.
Дворецкий что-то пробурчал и утопал из помещения.
Съежившаяся Петти медленно выпрямилась.
— Что... что он такое?
— Да так, лишь мелкая халтура, созданная мной в свободную минуту от нечего делать, — отмахнулась от этого вопроса Л'Аж. — А теперь, милочка, расскажите немного о себе. У вас есть какие-нибудь близкие?
Не переставая ворчать, дворецкий неуклюже протопал на кухню. Тетушка Дилувиан, потная толстая старуха в длинном платье оторвалась от размешивания варева в котле.
— Чего ей?.. Чаю? Для чего еще?.. Общество? Девственница? О, да, уверена, ее они примут с распростертыми объятиями, еще бы, первая настоящая еда, какую им доводилось видеть за много лет. А то ведь жила лишь за счет этого своего сына, а за счет чего жил он мне и думать не хочется... Родрик!
Дядя Родрик, пожилой горбун, оторвался от выжимания томатов.
— Ась?
— Сбегай наверх и нацеди мне две унции, — крикнула тетушка Дил.
— Но он ведь уже отдал сегодня, — возразил дядя Родрик.
— Тут особый случай, — отрезала тетушка Дил. — Ему просто придется поднакачать еще немного.
— Обескровит она его так вконец, как пить дать, — пробурчал Родрик.
Он взял небольшую мензурку и потащился наверх по черной лестнице.
На первой лестничной площадке он проковылял мимо роскошной спальни хозяйки и свернул в соседний покой. Это помещение было скромным и спартанским — лишь голый деревянный пол, чистые бежевые стены и старая, забытая, высохшая рождественская елка в углу, с потрескавшимися и разбитыми игрушками и грустно поблекшим серебряным «дождем».
В центре помещения стояла старая пыльная кровать с балдахином, а на ней лежало бронзовое тело с закрытыми веками и плавно подымающейся и опускающейся грудью.
— Бедный паренек, — вздохнул дядя Родрик, проковыляв через помещение и усевшись на стул около кровати. — Бедный паренек, — он взял безвольную руку молодого человека, расположил ее над краем постели и, держа мензурку под запястьем, ввернул в вену небольшой кран. Хлынула темно-рубиновая жидкость и полилась в мензурку. Когда она поднялась до вытравленной на стекле отметке «2унц», дядя Родрик завернул кран, отвинтил его, вытер платком и мягко положил руку обратно на постель.
— Ничего, ничего, — утешающе произнес он, хоть и знал, что Мак Черч* [9] его не услышит. — Ничего, ничего.
Он встал, скрипя старыми костями и вздыхая, и повернулся уйти, но остановился в дверях, оглянувшись на невероятно красивого молодого человека, с вырисовывающимися под одеялом мускулистыми плечами и грудью, с закрытыми глазами. Дядя Родрик вздохнул, покачал головой и закрыл за собой дверь.
Когда он добрался до самого низа лестницы, на него так и налетел, сверкая глазами, Блутштейн.
9
Сын Церкви (шотл.)
— Ты ее достал? Она с тобой?
— О, да, господин Блутштейн, — вздохнул Родрик.
— О, блаженство! О, восторг! — Цукор Блутштейн протянул вперед скрюченные пальцы, всего лишь малость пуская слюну. — Дай мне взглянуть на нее! Дай мне вкусить... — он оборвал фразу, когда Родрик поднял мензурку, показывая два дюйма темно-красной жидкости. — У-йййййй! — он плотно зажмурил глаза и поднял ладони, отгораживаясь от этого зрелища. — Забери ее! Забери ее прочь отсюда! — он, содрогаясь, побрел к гостиной.
— Эх, бедняга, — вздохнул Родрик. — Как это ужасно, быть вампиром, но чувствовать, как у тебя желудок выворачивает наизнанку при виде крови, — и, качая головой, проковылял на кухню.
— Достал? — крикнула тетушка Дил.
— Конечно достал, — пробурчал, ковыляя к жене, Родрик. — Что он мог сделать — вскочить с постели и дать мне отпор? Когда он вот уже два года как в коме? Бедный паренек!
— Бедный паренек, скажешь тоже! — возмутилась тетушка Дил. — А кто ему так вдарил, что он впервые отрубился? Как раз ты!