Чародей звездолета «Агуди»

Никитин Юрий Александрович

Новодворский обронил задумчиво:

– Ну, это вообще-то правильно. Увидеть самое старое и самое молодое, а остальные укладываются между этими двумя. Так?

– Абсолютно верно, – отозвался Карашахин. – Абсолютно.

Глава 11

Шофер удивленно присвистнул. Он возит меня уже шестой год, может себе позволить такую вольность, а Карашахин лишь наклонился чуть вперед, словно спешил оказаться там, в этом Хагалак-Тюрку или Хагалаке-Тюрке. Я оцепенел, не понимая, что это, сперва

показалось, что вижу гигантские муравьиные кучи, но только из золотого песка.

Дома медленно проплывали мимо лимузина, похожие на исполинские юрты. Сложены из добротного белого камня, округлые, словно потрудился Корбюзье, угадывается закономерность в расположении, хотя это не улицы, на некоторых домах вывески…

– Заметили? – спросил Карашахин.

– Красиво, – только и сказал я.

– Просто чудесно! – воскликнул Новодворский.

Геннадий совсем сбавил ход, мы прильнули к окнам. Вывески в форме больших круглых дисков, чисто степняцкие щиты, на пороге каждого дома цветной половичок, больше похожий на ковер. Охрана бдительно оттесняет народ, чтобы не лезли под машину. Детишки узкоглазые, с темными, как ночь, глазами, смуглые, быстрые, как белки, пытались проныривать под руками охраны, но замирали и возвращались по строгому окрику старших. И – везде звучит чужая речь.

Половина собравшихся в странных полухалатах-полунакидках, на головах платки, похожие на спецназовские, цвета яркие, восточные, много красного и желтого, блестят белые зубы.

От одного дома с непонятной надписью несет таким мощным запахом кофе, что можно не спрашивать, что там написано, рядом на длинных мангалах жарят мясо, пахнет прогорклым жиром. За европейски одетыми молодыми парнями и девушками, даже средним возрастом иногда пестрят похожие на стеганые одеяла халаты людей старшего поколения.

Не выходя из машины, я угадывал и мастерские, какие по запаху, какие по витринам, никак не мог поймать взглядом школу, зато сразу увидел два больших магазина, даже в райцентре помельче, не такие яркие и ухоженные.

По всей длине улицы в аккуратно забетонированном русле бежит вода. Чистая, прозрачная, повеяло прохладой. Мне захотелось присесть на корточки рядом и опустить хотя бы кисти рук, подумал опасливо, что могу нечаянно нарушить чьи-то ритуалы, оскорбить чувства верующих… если здесь язычники, следом пришла нехорошая мысль, что я – президент, да пошли вы все к черту, мне можно все…

Кровь прилила к лицу, я застонал от стыда, ощутив, что хоть на миг, но стал похожим на шовиниста, будем называть все своими именами, шовиниста, увы. Что-то во мне проснулось и приподняло голову нехорошее, но я тут же затолкал обратно, а сам надел на лицо доброжелательную улыбку.

Над ручейком, видимо, здесь это арык, вьются во множестве пчелы, в воздухе нежный аромат меда, пыльцы и свежего воска. Пчелы облепили бетонные края, жадно лакают, я вспомнил, что пьют только чистую, застойной брезгают, лучше умрут, чем напьются из лужи или пруда.

Среди этих белесых муравьиных

куч гордо и красиво поднимается мечеть. Нет, сама мечеть невысокая и приземистая, но белокаменный минарет рвется в синее небо, острый купол вонзается в синеву, от этого сооружения веет странным чувством сопричастности с будущим, словно попал в следующий век и смотрю на космическую станцию слежения за звездолетами.

От мечети несет прохладой, справа от входа крохотный бассейн, на высоту человеческого роста бьет фонтан. Двое стариков беседуют мирно, сидя на невысоком гранитном барьерчике, в самом бассейне копошатся детишки, плескаются водой, кричат, верещат.

Новодворский сказал громко:

– Какие молодцы!.. Они переселились сюда меньше чем год назад, а какое село отгрохали! Город, а не село. Виданное ли дело, фонтан в селе? Европа.

– Кобызы вроде бы не Европа, – сказал Карашахин осторожно.

– Ну, Азия! – возразил Новодворский. – Все равно – Европа. Теперь те дикари, которых Миклухо-Маклай открыл, для нас компьютеры делают, электроникой нас завалили. А мы ничего не умеем. А здесь умеют работать люди. Не то что наши криворукие, косопузые, спивающиеся…

– Да-да, русские ни на что не способны, – подхватил я, – кроме пьянства и свинства… Чтоб вот такой фонтан в деревне? Да если даже из Москвы приедут и сделают им, то на другой же день в него насрут!

– Это точно. Как сказал Андрей Дмитриевич Сахаров, русские ни на что не способны, кроме пьянства и свинства.

Геннадий обернулся, сказал любезно:

– Вы забыли сказать про совесть вашей нации.

– Да-да, – сказал Новодворский, – Андрей Дмитриевич Сахаров – совесть нашей нации.

– Вот-вот, – сказал Геннадий, – совесть вашей нации… Ага, вот и их главный! Приехали.

Машина остановилась, Новодворский и Карашахин вылезали, я бросил понимающий взгляд на Геннадия. Достали мужика. Понимает, что за такие реплики могут уволить, но сдержаться уже не может. Вот даже шея покраснела, весь кипит, от злости едва не лопается.

Крамар уже здесь, открыл дверцу, я вышел, с наслаждением вдохнул свежий чистый воздух. В сторонке Новодворский, выпятив громадное брюхо, осматривался с самым что ни есть хозяйским видом.

– Да это же рай, – проговорил он довольно. – Вот это люди! Не то что наши пьяные да косорукие… Вечно пьяные, а косопузые так и вовсе от рождения!

Карашахин покосился на них, сказал негромко:

– Каждый народ трепетно любит свою историю, и только наш народ ее грубо имеет.

Новодворский живо откликнулся:

– Это вы хорошо и правильно сказали! Как истинный и убежденный демократ, скажу прямо: нашей стране давно уже нужен другой народ.

Я направился к гостеприимно раскрытым вратам мечети, сзади охрана сдерживает толпу, ноги ступают по тщательно уложенным плитам из розового камня, у нас такие только на Старом Арбате, везде чисто, ухоженно, в воздухе прохлада от арыков, хотя день жаркий, солнце уже напекает голову…