Чародей звездолета «Агуди»

Никитин Юрий Александрович

– Вы все шутите, Глебушка, – сказал Каганов, – вы все шутите! А я подумал, что если решаться на операцию, то она предстоит очень уж мучительная. А выздоравливать придется долго.

– Что вы имеете в виду? – спросил я настороженно. – О какой операции речь?

– Любой организм после операции, – ответил Каганов застенчиво, – весьма подвержен… другим болезням. Даже простая простуда может свести в могилу.

– Да, – согласился я. – Да, может. Но без операции мы обречены. Хотя никто не знает – какой. Видим только, что Россия тяжело больна. Вот сейчас, сегодня, решаем: будем пытаться спасти Россию или нет?.. Как патриоты, должны ее спасать, во что бы то ни стало, пусть даже все остальные сгинут к чертовой

матери, но мы еще и разумно мыслящие люди, верно? Ну хотя бы сделайте вид, что разумные. В отличие от бояр Петра Великого, понимаем, что есть страны, далеко обогнавшие нас по части науки и техники, есть – по уровню культуры, а у третьих такая длинная история, что наша отечественная покажется просто жалкой, даже если будем приписывать себе арийскость, скифскость и даже атлантидность. Так вот, не лучше ли, если Россия из государственного образования превратится лишь в географическое понятие?.. И пусть ее территорию заселят более приспособленные люди?

Глава 13

На стол упала тень, за моей спиной появился массивный Громов, в руках тарелка с бифштексом, жадно прислушивался. Поймав мой недовольный взгляд, спросил торопливо:

– Можно за ваш стол? Дело в том, что этот вопрос как раз затрагивался в моей монографии о глобализме…

Я поморщился, качнул головой:

– Валяйте… тоже мне военный министр – монографии пишет!

– Я только за своим компотом схожу.

На этот четвертый стул посматривал и Сигуранцев, явно хотел к нам, но Громов успел вернуться раньше, к тому же тарелку с бифштексом уже оставил, забивая место, и Сигуранцев, вздохнув, посмотрел на Громова с неприязнью, потом с неудовольствием на Каганова: везде эти жиды успевают раньше, сел за соседний стол к Забайкальцу так, чтобы ловить от нашего стола особо громкие реплики.

Громов сел, улыбнулся разгневанному Павлову:

– Уточните, к чему более приспособленные?

– К выживанию, – ответил я любезно.

Павлов сказал с неприязнью в голосе:

– Позвольте напомнить, что культурным растениям нужна опека. Без опеки выживают только сорняки. Эти сорняки весьма успешно теснят культурные народы! И что же, уступить сорнякам?

Молодец, мелькнуло у меня в голове. Хорошее сравнение. И точное, я именно так все время думал, когда возвращался с дачи Карелина. А тогда я все еще не думал, что к кобызам надо применять какие-то меры. Живут, и пусть живут. Хорошо, что развиваются, да и мы – молодцы, спасли вымирающий народ. Пусть не вымирающий, но которому очень трудно…

Я развел руками:

– Лишь ставлю вопрос, так сказать, глобально. Бороться за выживание или нет. Не получится ли, что препятствуем эволюции? В той ее части, где о выживаемости видов, подвидов и сообществ?..

Громов бухнул всей тяжестью голоса, будто сам обрушился с высоты потолка на стол:

– Бороться нужно в любом случае. Даже если мы – динозавры, а эти… что внедряются в наш ареал охоты и похищают наших динозаврих, – млекопитающие.

– Млекопитающие сами пробились, – поддакнул Каганов.

– Динозавры вряд ли им уступили добровольно!

– Млекопитающим помогла комета, – возразил я, – сами они вряд ли бы пробились…

От соседнего столика суховатым, но громким голосом проговорил Забайкалец:

– Намекаете на ядерную зиму? Простите, что принял участие в разговоре, но не могу молчать, можно я к вашему столу со своим стулом? Я уже поел, так что места не займу… Ну и продолжу. Да, уж эти-то выживут, как и тараканы… Но все равно я, если уцелею, встану на их пути. С дубиной или каменным топором – неважно с чем.

Красивый, элегантный, в костюме от Кардена, зубами от Шишикина, знаток изящной поэзии и сам неплохой скрипач, он как нельзя более подходил к роли человека с каменным топором в руке.

Я сказал горько:

– Время

Топора…

– Что?

– Время Топора, – повторил я. – И прощание с прекраснодушными иллюзиями прошлого века. Дескать, человек изначально добр, прекрасен, а коммунизм можно построить уже с этими людьми. Гадко и страшно смотреть на реальность, хорошо бы спрятаться за чью-то спину, как делали все наши предшественники и как все еще делают правительства стран Европы!.. Но будем смотреть правде в глаза. Идеалы гуманизма можно и нужно соблюдать, когда их соблюдают все. Во всяком случае, противники. Иначе получается, что мы воюем по каким-то связывающим наши руки правилам, а противник – без всяких правил. И потому одерживает одну победу за другой.

Павлов расцвел, раздвинул плечи. Уже видел, какое решение я принял или хотя бы к какой стороне склоняюсь, ожил, задышал свободнее. Каганов, напротив, нахмурился, укоризненно качал головой. Не потому, что хочет остаться чистеньким, нет, он честен и разделит ответственность со всеми, но для него это крушение всего мира, это небо рушится на землю, это хуже, чем ядерный удар.

Суббота прошла в текучих делах в Кремле, а в воскресенье я напросился в гости к Карелину. Он явно удивился, в голосе зазвучала настороженность, но пригласил, а я, не медля, вызвал машину, вскоре кортеж уже несся по быстро пустеющей впереди улице. Россия, несмотря на все ее смешные попытки идти по пути демократии и общечеловечества, – единственная страна в мире, где перекрывают движение по всей трассе для автомобиля президента. Наши власти любят жить с удобствами, пусть это даже за счет большого неудобства для других. Глядя на власти, так же и народ поплевывает на соседей, бросает окурки мимо урны, вытряхивает ковры с балкона и бьет бутылки, чтоб никто не подобрал и не разбогател, а если еще и кто-то обувь порежет, то вообще кайф!

Из динамиков деловитый голос быстро пересказывал новости. Напряжение на границах Индии и Пакистана достигло предела. Стороны вот уже четвертый месяц обстреливают друг друга из дальнобойной артиллерии и танковых орудий, но никто еще не решается взять на себя ответственность за вторжение на чужую территорию. Но по истечении четвертого месяца в приграничном пакистанском городе взорвано мощное устройство, превратившее городок в груду развалин. В ответ Пакистан нанес ракетный удар по трем индийским городам и превратил их в руины. Ужас ситуации был в том, что ни у Индии, ни у Пакистана не имелось добротной системы противоракетной обороны, и любая ракета, нацеленная на их города, достигала цели.

Ценой невероятных усилий президенту ООН удалось удержать Индию от запуска всех своих ракет, в том числе и ядерных. Возможно, Индия и сама устрашилась развития событий в этом направлении: локаторы на пакистанской стороне засекли бы пуск индийских ракет, в ответ пошли бы все пакистанские, тоже с ядерными боеголовками, Индия стала бы похожей на поверхность Луны. И мало утешения в том, что Пакистан станет таким же…

Мир снова завис на грани, а приток беженцев из восточных стран превратился в реку, в морской прилив, что захлестывал Европу. Страны, успевшие ввести ограничения на въезд, вынуждены снять их ввиду жалкого положения беженцев, многие из которых пострадали от осколков.

Шофер покрутил головой, выругался сквозь зубы.

– Дмитрий Дмитриевич, – воззвал он, – что же делается?

– Четвертая мировая война, – ответил я тускло. – Она уже идет.

– С юсовцами?

– Россия и Америка, увы, в глухой обороне.

– А с кем?

– Все против всех, – ответил я.

– Как это?

– Стран уже нет, – объяснил я. – Границы стали прозрачными, значит, война теперь начинается не на границах, а… везде.

– В горячих точках?

– Да, только горячими они становятся уже после стрельбы.