Чародей звездолета «Агуди»

Никитин Юрий Александрович

Второй голос, рядом с первым, выкрикнул:

– Это к чему такая преамбула? Ожидается возврат к сталинизму?

Вокруг захлопали, там тесная сплоченная группа, чем-то неуловимо отличаются от остальных студентов. Лица веселые, дерзкие, глаза умные, люблю таких ребят, но сейчас, похоже, именно им и придется ломать хребты. Еще не ощутили гибельность балдения, им вся студенческая жизнь видится сплошной веселой попойкой. Но в этой аудитории есть и те, кто не балдеет и не увязает в попойках, пашет и пашет, а потом эти весельчаки будут у этого магната гнуть спины на мелких работах, а он будет трахать их жен, восполняя недобранное в студенческие годы.

– Надо вылезать из ямы, – сказал я. – Предыдущее правительство замедлило сползание на

самое дно, но не остановило. Мы всего лишь тонем чуть медленнее, у нас это почему-то расценивается как успех. Но чтобы вылезти из ямы… или хотя бы начать вылезать, надо собраться с силами. Это означает, увы, укрепление власти. Увы, потому что я всегда боролся против всякой власти, мне она ненавистна, но я понимаю, что власть надо употреблять, чтобы образумить не только капризничающего ребенка, но и капризничающие группы населения. Да, временно будет ужесточение… Это как при пожаре или спасательных работах, когда не очень-то смотрят, чтобы не помять платье спасаемой женщины. И не разбирают, за что ухватили выволакиваемого из воды человека. Вы умные люди, надеюсь, поняли, что я хотел сказать?

Тот же парень в переднем ряду, явно заводила или даже лидер одной из группировок, прокричал:

– Вы фашист?

Я вздохнул, здесь не журналисты, что хоть и наглый по данности народ, но все же облекает провокационные вопросы в более обтекаемую форму, здесь рубят сплеча, это молодежь, надо отвечать в их же духе. По крайней мере, стараться.

– Так вы фашист? – повторил рыжеволосый громче.

Все понятно, сам точно так же заорал бы в праведном гневе на сволочь, посмевшую присвоить себе диктаторские полномочия, повернуть развитие страны взад, отобрать с таким трудом достигнутые свободы.

– Я не фашист, – сказал я, – не националист, не демократ, не аристократ, не теократ, не плутократ, не периэк, не роялист, не протестант… Я вообще вне партий, как и положено президенту. Мне это легко, потому что все эти партии – партии прошлого, партии первобытно-общинного и раннефеодального строя. Я не интересуюсь антиквариатом. Сейчас новые партии разве что у глобалистов и антиглобалистов, да еще вышли на мировую сцену пассионарные ветви ислама. Так что я, как человек вне партий, поступаю так, как правильно, а не по партийному уставу. Сами видите, в стране чрезвычайная ситуация. При чрезвычайных ситуациях не срабатывают обычные меры, разве не видите их беспомощность? В чрезвычайных ситуациях нужны и меры чрезвычайные.

Кто-то выкрикнул:

– А где гарантии, что эти чрезвычайные меры не станут обычными?

Шум усилился, выкрики, аплодисменты.

Я вскинул руку, шум чуть утих, я сказал громко:

– Если в такой же чрезвычайной ситуации сумел взять власть в руки Сулла, почистить Рим, а потом оставить трон, то почему не могу я?.. Мне есть что терять, в отличие от Суллы, который потерял бы только имя. Я потеряю еще и уважение коллег как ученый!.. Я потеряю ваше уважение, дорогие друзья. Вам в это трудно поверить, но вашим мнением я дорожу больше, чем мнением о себе президентов других стран. Президенты приходят и уходят, как уйду и я, но вы… вы остаетесь всегда.

Замешательство, я ухитрился в один флакон упаковать снотворное и слабительное, диктаторские полномочия Суллы и лесть в их адрес, будущей элиты страны и всего мира, но первым все же опомнился, к сожалению, рыжеволосый. Он толкнул локтем соседа, крупного рыхлого парня, похожего на Новодворского, тот вздрогнул, прокричал:

– Да у него мания величия!

Рыжеволосый крикнул:

– Сулла из Мытищ!

Справа и слева от него прокричали:

– Как же, откажется!

– То Сулла, а то наш президент!

– Еще ни один генсек не отказывался!

Я выждал, взглянул на бледного ректора, тот вскочил и замахал обеими руками. Шум начал стихать, я заговорил, не дожидаясь, когда умолкнут последние крики:

– Я ведь пришел к вам. Пришел и объясняю. Меня поймут, я знаю, самые стоящие из вас, а не самые видные,

заметные, лезущие во все дырки и на все должности. Мне важно, чтобы меня поняли именно стоящие, а не заметные. А остальные… Сказку о равенстве оставим в прошлом веке, вы хорошо знаете, что есть такие дубы, что ничем их не изменишь. Их большинство. К сожалению, недостаток ума у них компенсируется лужеными глотками и острыми локтями… Вы все увидите, что после завершения чрезвычайных мер вернемся к строгой законности. Но все-таки приведем ее в соответствие с реалиями, а не с мечтами французских просветителей!.. вы будете участвовать в этом процессе. Я имею в виду – создание новой системы ценностей. Старая, увы, устарела, как милый бабушкин граммофон – красиво, но долби-стерео с шестиканальным звуком все же лучше. Мир меняется не просто быстро, а стремительно, а нас принуждают следовать по пути, который наметили люди, не знавшие даже, что Земля круглая!

– При чем здесь астрономия?

Я вскинул руку, останавливая шум, сказал громко:

– У вас молодые незашоренные мозги. Вы – первое поколение, родившееся после тоталитарного режима. У вас нет звериной ненависти к коммунизму, как у ваших настрадавшихся отцов и матерей. Вы можете бесстрастно оценивать любые партии, течения, религии…

Шум умолк, любая аудитория охотно слушает, когда ей льстят, рядом со мной топтался ректор, взволнованно сопел, время от времени присаживался, снова вставал и смотрел в зал взором Торквемады: всех вижу, крикунов распну, вы у меня попляшете, я же продолжил:

– С незашоренными мозгами вы поймете, что именно сейчас, ужесточая власть и правление, я спасаю подлинную демократию!..

Из зала выкрикнули:

– Подлинная – это фашизм?

Я покачал головой:

– Отвечаю для простых душ: самый серьезный ущерб демократии наносят не фашисты или националисты, как об этом кричат дурачки, а те враги, которые доводят идеи демократии до абсурда. Я говорю о политкорректности. При тоталитарной власти у человека, несогласного с режимом, есть только две возможности: воспротивиться и угодить в лагеря либо эмигрировать. Но в России еще при царе нашли третий путь! Здесь все указания правительства начали выполнять с таким рвением и такими перехлестами, что сразу становилась видна непроходимая дурь правящего режима. Как в последнем случае борьбы с пьянством, когда по всей громадной стране вырубили все виноградники… Давайте скажем честно, политкорректность всех достала. Достала, по лицам вижу! Сторонники тоталитарных режимов хохочут над нами и потирают руки, а демократам все труднее находить доводы, чтобы защищать ту откровенную дурь, в которую мы забрели. А защищать приходится, ведь политкорректность – это логическое развитие идей демократии.

Шум утих сам по себе, по залу перестали двигаться отдельные личности, которых я по старой терминологии называл поджигателями войны, сейчас я видел огромное тело с тысячами лиц. Все смотрят и слушают настороженно, еще не верят, но уже слушают, такого им еще никто не говорил, такого они вообще ниоткуда не слышали, молодые мозги жадно набрасываются на интеллектуальную пищу, вгрызаются, пробуют на вкус, одновременно проверяя на калорийность и ядовитость.

– Демократию погубит политкорректность, – сказал я громче, закрепляя позиции, – сами разбирайтесь, кто ее больше продвигает: враги демократии или просто дураки, повторяющие за врагами красивые лозунги, но политкорректность рушит общество. Если хотим остаться демократами в демократическом обществе, мы должны встряхнуться. Подтянуться. Демократия прогнила… нет, не сама по себе, а из-за умело вброшенного какой-то сволочью тезиса о политкорректности. Сама по себе демократия – крепкий и быстроходный корабль, надо только периодически чистить от налипших ракушек. Ракушки опасны не тем, что замедляют ход корабля и утяжеляют, они разрушают днище. Незаметно, снизу, потихоньку, из-под воды, корабль вроде бы еще на плаву, но уже обречен… мы еще успеваем почиститься! Возможно, успеваем.