Чародей звездолета «Агуди»

Никитин Юрий Александрович

До начала совещания оставалось еще пять минут, не подошли еще министры торговли и земледелия, все настраивались на работу медленно, неспешно, берегли себя от стрессов и волнительности, обидно заболеть и все разом потерять, когда вот столького добились и столько нахапали.

Новодворский спросил у меня приятным веселым тенорком, беззаботным по окраске, но в помещении мгновенно оборвались все разговоры:

– Дмитрий Дмитриевич, насколько далеко собираетесь зайти в своем… как я понял, затягивании гаек?

– Затягивании? – переспросил я. – Чтобы затянуть, сперва надо эти гайки надеть на болты. А чтобы надеть – отыскать их в той куче ржавого битого железа, в которую

превратилась Россия.

Послышался вздох облегчения, в самом деле, на наш век свободы хватит, еще погуляем, а там хоть потоп, только Сигуранцев смотрел неотрывно да Босенко поглядывал острыми быстрыми глазами, тут же ронял взгляд к ноутбуку.

– Кстати, – сказал громко Убийло, ни к кому не обращаясь, – все западные геополитики единодушны в одном: только две страны в мире естественно предрасположены к идеократии.

– Идеократия, – громко спросил Новодворский, – это власть идиотов?

Убийло улыбнулся, показал в его сторону глазами, демократ вляпался в свое же дерьмо, не сумев удержаться от острого слова.

– Для Новодворского – теперь понятно, что диплом он купил у кавказцев, – поясняю, идеократия – это власть идеи. Для стран Запада властью обладает только экономика, а вот для Израиля и России – идея. Русская идея изначально двигала Россию, будь ее выразителями князья, цари, генсеки, но, когда последняя идея – строительство коммунизма, была успешно подорвана Западом, только Израиль остался идеократической страной.

– Да вы сионист, – пробормотал Новодворский, – или антисемит?.. Наверное, еще и фашист… Не пора ли попросить кофейку? А то с утра я что-то недоперепил…

– Не спи, замерзнешь, – громко шепнул Павлов. – Мы ж только начали.

– Пусть спит, – сказал Громов, – когда нужны будут долгие и продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию, я его толкну. С превеликим удовольствием. Прикладом!

Я взглянул на часы:

– Кофе сейчас принесут, хотя Валерий Гапонович прав, мы еще и не начали, только разминаемся по русской привычке, а потом вообще забудем, ради чего собрались. Вывод прост: весь треп, что либеральные реформы спасут страну, да еще экономическими методами, – полный бред. Разрыв между развитыми странами и остальными, увы, Россия среди них, вырос в десять раз, будет углубляться еще больше. Население России вымирает по два миллиона человек в год, через два поколения нас останется в четыре раза меньше. Это будет уже не Россия, а мелкое княжество вроде Дании…

– Дания не княжество, – громко и победно поправил Новодворский. – Дания – королевство!

Я наблюдал за ним молча, с недоумением. Неужели этот человек набрал бы на предстоящих выборах сорок восемь процентов всех голосов? В самом деле с Россией черт знает что происходит. Это даже не пассионарная яма, а выгребная…

– Люди раньше нас, – сказал я, – мудрых и заглядывающих вперед политиков, поняли и приняли новый мир. Реальность нового мира. Совсем недавно нас ужаснула бы даже тень подобного, но сейчас все сидят перед телеэкранами, обедают и смотрят, как на гусеницы танков наматываются кишки…

– …невинного ребенка, – сказал Убийло.

– Не кощунствуйте, – оборвал я. – В самом ведь деле так! И никого это не ужасает. Кроме разве что вечно ламентирующей интеллигенции, но кто ее принимает всерьез, она сама себя загнала в дерьмо по уши, с одинаковым накалом набрасываясь и за то, что премьер перднул в театре…

– Когда такое было? – взвился Новодворский.

– …и за сожженное село с уничтоженным населением. Куда там Лидице, Дахау или Треблинке! Это все делаем мы. Делаем сейчас, а люди смотрят во время обеда, никого не стошнит, все смотрят, комментируют.

Ни у кого не учащается пульс. Люди уже поняли, что они живут в мире, где то и дело гремят взрывы, рушатся жилые дома, вспыхивают склады, горят бензохранилища и цистерны с нефтью, где милиция проверяет на каждом шагу их вещи, где нужно посматривать, не осталась ли где-то подозрительная сумка, где нельзя открывать по домофону человеку, назвавшемуся почтальоном, водопроводчиком или разносчиком рекламы, не говоря уже о невинной девчушке, что пришла якобы к своей подружке…

Слушают молча, я чувствовал, как весь кабинет превращается в огромную лейденскую банку, напряжение росло, первым зашевелился Шандырин, его рука нырнула в нагрудный карман, я видел, как рука застывшего у дверей Крамара вроде бы даже дернулась к тому месту, где должна быть кобура, но Шандырин выудил шотландский килт и принялся промакивать огромное, как головка сыра-рекордсмена, лицо.

– Строгости надо, – промолвил он. – Да, закрутить гайки! Объявить чрезвычайное положение, что ли… Не знаю, но мы тонем, однако продолжаем безмятежно любоваться синим небом.

– Вы фашисты? – спросил Новодворский с нажимом. – Вы ведь нацисты, верно?

– Ни фига подобного.

– Но как же! – воскликнул Новодворский громко. – Вы же фашисты, у вас совпадают пункты седьмой и двенадцатый почти дословно…

Босенко покачал головой, он сдерживался с трудом, но сдерживался, что удивительно, ибо у демократов отлично наработана система спора с ростками всевозможных партий и движений.

– Какие-то пункты совпадают и с зелеными, – ответил он резко, – и с римскими орлами, и с иудейскими зелотами. Но зелеными вам нас назвать что-то не хочется! Почему? Не-е-ет, вам надо связать нас с побежденными!.. Но тут просчитались, господин Новодворский. Не зеленые, не фашисты, не нацисты и не зелоты вовсе не потому, что страшно или стыдно быть зелеными, фашистами, нацистами или зелотами… Еще не поняли? Это уже другой мир, господин Новодворский. Другое время, другие песни. Фашисты, нацисты, зеленые и зелоты остались где-то во тьме истории. В том мире, где феодалы, пеласги, куликовские битвы и прочие гавгамелы… Сейчас другой мир, с другими запросами, задачами, требованиями. В те далекие времена, к которым вы пытаетесь отнести нашу партию… напрасно, кстати, пытаетесь! Больше ваши накатанные приемчики не пройдут… в те далекие времена не было партии антиглобалистов, тогда даже не поняли бы, что это такое, как не поняли бы особенностей виртуального общения или страха перед СПИДом или террористами…

Новодворский сказал громко, но уже не только я услышал нотки неуверенности:

– И все-таки вы фашисты!.. И националисты, зря отрицаете!

– Да кем угодно обзывайте, – ответил Босенко почти добродушно, спохватился, предостерег: – Но только в рамках, у нас тоже есть юристы, понятно?.. А мы знаем, кто мы. И наши сторонники называют нас демократической партией, а не теми старинными терминами, которые вы откопали в прошлых веках.

Новодворский заулыбался, чуть отступил, но все видели, что это изготовка для нового прыжка:

– Однако ваши методы… весьма-с! Как будто можно что-то решить силой! Уже все понимаем, что эти проблемы не имеют военного решения…

Сигуранцев взглянул на него недобро, передразнил:

– «Эта проблема не имеет военного решения»… Наверное, все-таки не все, ведь я же не понимаю? Господи, уже и наш Валерий Гапонович, вроде бы не самый распоследний дурак на этом свете, повторяет эту глупость!

– Глупость?

– Глупость, дурость, чушь, дезу, навязанную нам из-за рубежа…

Новодворский саркастически улыбнулся: