Чародейка из Вавилона
Шрифт:
Вадя аж задохнулся.
– Но люди – погибнут! Мы погибнем!
– Ничего страшного, наши копии продолжать жить в других отражениях, – подыграла я и замолчала.
Ага.
Я отложила карандаш и внимательно посмотрела на Вадю. Ну, конечно. В его воображении все сложилось в идеальный паззл.
– Про разломы Вадя-два выяснил? – уточнила я.
– Почему ты его так называешь? Это по-дурацки, – как всегда при разговоре про Вадю-два он смутился.
– Ну, ты его называешь «мой двойник из
Вадя нахохлился.
– Ты мне не веришь.
От ответа меня спасла мать – она постучала и вошла с тарелкой бутербродов и кувшином клюквенного морса.
– Спасибо, тетя Алена, – Вадя был лапонькой, и она растаяла, как всегда. Потом посмотрела на меня, погрустнела и вышла.
Я с досадой сдвинула тарелку с конспектов, а Вадя снова завел свою шарманку.
– Его отражению грозит катастрофа две тысяча двенадцатого, наше отражение ползет по швам – ты хоть понимаешь, что это значит?
– Мы все умрем? – хмуро предположила я. – Мироздание рухнет?
– Да, мы все умрем. Миллиарды людей умрут, если ничего не сделать!
Я закатила глаза.
– Лично я собираюсь кое-что сделать. Домашнее задание по Энергопотокам! – сообщила я и отгородилась от него учебником.
Вадя вскочил.
– Для тебя человеческая жизнь вообще не имеет никакой ценности! – вскипел он. – Если подумать, ты отлично ему подходишь!
Я сбилась с мысли и дыхания.
– Кому?
– Вот только не надо! Я отлично знаю, что ты сохнешь по моему отцу еще с первого класса!
Вообще-то, еще с песочницы.
Я промолчала. Соглашаться было жестко, отрицать – глупо и совершенно неуважительно по отношению к Ваде. А у него, видимо, накипело.
– Мне иногда кажется, что ты и со мной дружишь только поэтому, – уже спокойней добавил он.
У меня даже рот открылся.
– Сдурел? Какая несусветная чушь! – тут уж распалилась я. Ах ты засранец, как не стыдно такое про меня думать. – Я дружу с тобой, потому что ты самый близкий мне человек! Потому что я тебя люблю, как родного брата! Это вообще никак не связано с Талием Джонасом!
Ваде, кажется, стало стыдно. Он вообще был подвержен приступам вины и самобичевания.
– Тогда, может, не как брата, а как пасынка? – помолчав, неловко пошутил он.
– С ума сойти, как смешно.
Вадя сел на стул и смущенно затолкал в рот бутерброд целиком. Я, тоже смущенная, вернулась к листу с будущим эссе. Кто такой Моррисон? О чем я вообще собиралась писать?
Кошмар какой-то.
Вадя дожевал бутерброд и запил его морсом.
– Ну, так как насчет спасения мира?
Глава 20. Дядя
«Рина, только что поступило сообщение».
Сырой ветер пронизывал насквозь. Я снова забыла застегнуть пальто.
«Ваш дядя погиб».
Серый от туч купол казался низким, и вот-вот должен был раздавить.
«Его тело нашли под Колосьями».
Меня трясло, и я даже не знала, отчего.
«Его убили».
Это вообще неправда. Это не может быть правдой. Он должен был вернуться со дня на день.
Он должен был вернуться ко мне!
Из горла вырвался судорожный всхлип, и я ускорила шаг.
«Вероятно, это были дикие».
Я сама не заметила, как перешла на бег. Лицо горело, нос заложило, а я не останавливалась, пока не взлетела по ступеням, грязно-голубым в сумерках.
И налетела на нее в прихожей – она еще не сняла пальто.
– Мама! Дядю убили.
Она как-то визгливо, громко охнула, и тут же прижала меня к себе. А я, больше не сдерживаясь, разрыдалась у нее на плече – впервые с тех пор, как мне исполнилось десять.
***
Мятные успокаивающие капли подействовали почти мгновенно. Я проспала до обеда.
Сегодня я пропустила лекции и практикум по Амулетам. А после собиралась пропустить еще и работу. Я не хотела, но Талий Джонас вчера настоял на том, чтобы выделить мне выходной. Он знал, КЕМ был для меня дядя.
– Но если решите, можете прийти. Кому-то так бывает легче справиться с горем.
После тяжелого длинного сна я долго приходила в себя, лежала в кровати. Долго стояла под душем – пока не выдохся водонагреватель, и не закончилась горячая вода.
Мать я нашла в гостиной. Она сидела на диване с бокалом белого вина в странно свободной позе. Мокрое от слез лицо было расслабленно, глаза мечтательно прикрыты, а губы изгибались в блаженной улыбке.
Я застыла, не веря своим глазам. И это… так она оплакивает дядю?
Если бы не сюрреализм ситуации, я бы сказала, что еще никогда я не видела ее такой счастливой.
Но не может ведь она в самом деле радоваться его смерти?
– Что ты делаешь? – я замерла, как вкопанная, прямо в дверном проеме.
Она вздрогнула и открыла глаза. Бокал, впрочем, не выпустила.
– Риночка, ты как?
Детское «Риночка», которое я терпеть не могла даже в пять лет, царапнуло по ушам.
– Ты… празднуешь? – голос сорвался в шипение.
Я знала, что она не любила дядю. Я всегда это чувствовала. Она его не просто не переносила – она его ненавидела. И боялась. Но это ведь не значит… Это не дает ей права откровенно праздновать его смерть!
Это… подло. Это низко. Это отвратительно!
Она выпрямилась и поставила бокал на низкий столик.
– Ох, Рина, ну, конечно, нет, – она на миг отвернулась к окну, и полуденный свет смысл с ее лица напускную сейчас трагичность. Оно удивительно похорошело – и это было совершенно НЕПРАВИЛЬНО.