Чарусские лесорубы
Шрифт:
— Это хорошо, но зачем рисковать своей головой ради старой разбитой пилы, которая вот-вот пойдет на свалку?
Подошли к директорской квартире. Черемных постучал в дверь.
— Так вы дайте распоряжение Чибисову, — настаивал Ермаков на своем; в его голосе чувствовалось раздражение: мол, чего он еще волынит?
— Ты обожди, парень, не горячись, — спокойно сказал директор. — Сейчас зайдем ко мне, посидим, поговорим, авось как-нибудь конфликт уладим.
Дверь открыла Пелагея Герасимовна.
— А это кто с тобой? — спросила она мужа, вглядываясь в незнакомого человека.
— Это, мать, Сергей Ермаков, отличник, награжденный самим
— Знаю, знаю, слыхала, — сказала хозяйка. — Ну, проходи, Сереженька, проходи!
Парень сначала было застеснялся, мял фуражку у порога, но директор отобрал ее и провел его в горницу.
— Напишите записку Чибисову, и я пойду, — сказал Ермаков, присаживаясь на стул.
— Куда ты пойдешь?
— К себе, на участок.
— Никуда ты не пойдешь, парень! Сейчас поедим, поспим, а потом я тебя на лошади отправлю.
— Никакой мне лошади не надо. Мне надо записку к Чибисову.
— Ох, Сергей, Сергей! Затолмил тоже — записку, записку. Дай хоть мне маленько отдышаться после всех дел, а то голова кругом идет.
Хозяйка поставила на стол графин, две стопки, холодную телятину, огурцы.
Директор наполнил стопки водкой и сказал:
— Выпьем за твой рекорд, за гектар леса, который ты свалил за вчерашний день. Целый гектар, ты подумай!
Ни слова не сказав, Ермаков отставил наполненную стопку в сторону. С сознанием собственного достоинства оглядел комнату, посмотрел на директора так, будто хозяином здесь был он, Сергей Ермаков, а Черемных пришел к нему, усталый, голодный, несколько дней уже не бритый.
— Ты, парень, ешь, не модничай, — сказал директор, пододвигая к нему тарелку с телятиной.
— Мне не до еды, — отмахнулся Сергей. — Мне еда в глотку не лезет.
— Отчего же?
— Оттого, что передовиков производства в леспромхозе не ценят.
— Как не ценят?
— Очень просто. Работает человек добросовестно, иной раз ночами не спит, лишает себя выходных дней, приводя в порядок свой рабочий инструмент, а с этим никто не считается. Другие вон на танцы бегают, в экскурсии на Водораздельный хребет, а я знаю только делянку да свою машину, а мне после всего этого даже на уступки не идут. Что мне теперь делать? К трем начальникам обращался и нигде не нашел поддержки. Остается еще в трест податься или уж плюнуть на все.
— Э-э, нет, парень! Если мы с тобой, коммунист да комсомолец, не умнем этот вопрос на месте — грош нам цена. Ты вот говоришь, что ночами не спишь, на танцы не ходишь, в экскурсиях не бываешь. Для молодого человека это очень плохо. Молодому человеку надо везде поспеть: и на работу, и на вечерку, и на прогулку в горы, и в библиотеку, и в политкружок. Иначе он может стать запечным тараканом, сверчком, который только и знает, что верещать. Ну что ты уцепился за свою пилу? Старая, разбитая…
— Она мне служит не хуже новой, у нее только немножко подносился цилиндр, — упорствовал Ермаков.
— Вот, вот: подносился цилиндр, разболтались болты-гайки, спаяна пильная шина. Разве я не знаю твою пилу? Она только и живет благодаря тому, что ты ночей не спишь. Было время, когда мы дорожили всяким техническим барахлом, потому что и этого барахла нам не хватало. Те времена ушли! Наша техника шагает вперед, и цепляться за старье просто смешно.
— А давно ли, Яков Тимофеевич, у нас в лесу появились бензомоторные пилы?
— Недавно, Сергей, совсем недавно. Но значит ли это, что мы должны на них работать десятки лет? Мы ведь не капиталисты, чтобы замораживать технику, огребать
— Сколько? — удивился Ермаков.
— Восемь килограммов, всего полпуда.
— А обычная электрическая?
— Обычная весит пуд. А твоя бензиновая старушка весит целых два пуда. Вот и подсчитай, сколько ты за день перетаскиваешь лишнего груза? А ведь пила у тебя висит на шее, как камень, с которым ты ходишь от дерева к дереву, держишь ее в руках на весу, когда спиливаешь лесину. С электрической пилой ты сможешь быстрее передвигаться, меньше затрачивать сил и давать еще большую выработку, чем теперь. Потом, пилу тебе дадут совершенно новую, она не потребует столько ухода за собой, как твоя старая развалина. У тебя будут свободные вечера и выходные дни, и тогда, пожалуйста, используй их в свое удовольствие. Так спрашивается, чего же тебе протестовать, жалеть свой старый инструмент?
Ермаков мял пальцами край скатерти, лежавшей на коленях, молчал.
Наступал рассвет. Розовый свет дрожал на тюлевых занавесках, заливал комнату; усталое лицо директора казалось серым, поблекшим, а щеки Ермакова, сидевшего напротив, пылали, как заря.
— Ну? — спросил директор. — Согласен, что ли?
— Нет! — решительно заявил парень, вскинув искрящиеся глаза на Черемных.
— Почему нет? Какой, оказывается, ты упрямый!
— Привык я к своей пиле. Расставаться боязно.
— Чего бояться?
— А вдруг не пойдет дело с новой пилой? Я в свою моторку налью бензина, заведу и пошел, куда мне надо. Я полный хозяин своего инструмента.
— А разве ты не будешь хозяином электропилы?
— Какой же я хозяин, если буду привязан к электростанции? Куда идти — кабель за собой тащить, он будет цепляться за пеньки. Зауросит электростанция — и ты сиди со своей исправной пилой, прохлаждайся, природой любуйся…
— Но ведь простои могут быть и с твоей бензиновой пилой?
— У меня их не бывает! Если я выхожу в делянку со своей пилой, так уж знаю, что она меня не подведет.
— А скажи-ка, Сергей, сколько времени ты теряешь зимой на разогрев, на запуск мотора? Как чуть покрепче мороз, так твоя пила и закашляет: ты возьмешься за шнурок, дернешь, а она тебе только: кхе, кхе.
— У меня теперь не кашляет.
— Как это не кашляет?
— А так, я приспособился. Моя пила в трескучие морозы зубами под елкой не ляскает. Она у меня спит ночами в шубе, будто в термосе. Утром прихожу — она еще тепленькая, лишь дернешь за поводок, она как закусит удила и возьмет с места, только гул пойдет по лесу. Скорее начинаешь валить деревья, помощников поторапливаешь. Ведь какая красота, когда входишь в лес, начинаешь его крушить! Смотришь, перед тобой стена. Ты идешь на эту стену, ты маленький, а деревья огромные, и они будто от страха перед тобой падают. Идешь вперед, наступаешь на них, они сдаются, с шумом и грохотом откидываются от тебя, валятся, гудят. А ты в азарт входишь, ты сознаешь, что хозяин тут, что ни одно дерево перед тобой не устоит, любое уступает тебе дорогу, ты — победитель. Врежешься в темный лес, оглянешься назад — только пеньки торчат да поверженные тобой великаны… Люблю работать в лесу, страсть люблю!.. Так как же я теперь расстанусь с оружием, которым покоряю лес, становлюсь сильным, могучим, ровно богатырь в сказке. Мое оружие надежное, а другое, кто его знает, какое оно будет?