Чарусские лесорубы
Шрифт:
— С пупа сорвешь, мужичок! И стали ему помогать.
— Ну-ка, бабоньки, приналяжем! Отправим подарочек вниз по матушке по Ульве. Вон он какой, батюшко, грузный, намок на земле-то, водой напитался.
Бревно было чрезвычайно толстое и длинное. С трудом спроваженное в воду, оно легло на дно и поплыло перекатываясь, как каток. Потом задело за подводный камень и застряло. К нему подплыли еще бревна, дрова и тоже застряли. Быстро начал копиться затор, запрудил реку, вода стала подниматься и выходить из берегов. Создавалась опасность: поднимающейся водой древесину
— Прекратить сброску! — подъезжая на рыжем коне, крикнул Чибисов.
— Прекратить! Прекратить! — пронеслось по цепочке вверх по обеим сторонам реки.
— Что ты наделал, Шишигин? — спросила Дарья Богданова, показывая на затор.
Шишигин стоял растерянный, глядел на алую Дарьину косынку, на высоко подоткнутый сарафан; в глазах у него ходили красные круги.
— Айда, разбирай! — кивнула она на затор. А у самой глаза прищуренные, на губах — смешок.
Ни слова не сказав, Шишигин пошел с багром вдоль берега, ниже затора прыгнул в воду и побрел к застрявшему толстому бревну; вода ему была выше пояса.
Сплавщики ахнули.
— Назад, назад! Куда ты? — закричал на него Чибисов.
Но тот не слушал и брел на середину реки, нацеливая багор на злополучное бревно.
— Не тронь, не тронь, Шишигин! — шумели ему с обоих берегов.
В это время с другой стороны в воду кинулась с багром Медникова; юбка ее всплыла и образовала вокруг туловища пузырь.
— Пошли, Шишигин, пошли, разберем! — говорила она, пробираясь на помощь к маленькому мужичку; большие глаза ее горели, а лицо было вдохновенным, решительным.
— Лиза, Лиза! — кричал на берегу, топая ногами, Ермаков. — Ты с ума сошла? Вернись, вернись!
Медникова только отмахнулась рукой.
— Смелее, Шишигин, смелее!
А Шишигин уже всадил острый багор в бревно и начал его раскачивать.
— Лиза, Лиза! — надрывно, в ужасе, кричал Ермаков. — Не тронь бревно, собьет вас затором! Не троньте, не троньте!
В сознании Лизы вдруг стала ясной страшная, грозная опасность, которой они подвергают себя.
Ведь и в самом деле, как только будет стронуто застрявшее бревно, вся древесина из затора хлынет вниз по течению, собьет их, сомнет, тут уже никто не поможет, никто не спасет. «И тогда — прощай жизнь!» — мелькнуло у нее.
И от этой мысли по всему телу прошла холодная жуткая дрожь. Она закричала Шишигину:
— Не тронь, не тронь! Надо с берега разбирать затор!
Но Шишигин не слушал, он продолжал раскачивать бревно, один конец его уже поднялся вверх, и под бревно, как в воронку ныряли дрова; минуя затор, они выплывали на чистую воду и спокойно плыли дальше.
Добредя до Шишигина, девушка выбила у него багор из рук, схватила незадачливого героя за рукав и, как провинившегося школьника, повела на правый богдановский берег. Ледяная вода бурлила между нею и Шишигиным, силясь обоих сбить с ног, но девушка, напрягая всю свою энергию, шла и шла вперед, к берегу; теперь у нее была одна только мысль: скорее миновать страшную опасность.
На берегу она оставила Шишигина
Спешившийся Чибисов подошел к Лизе, достал из кармана раздвижную алюминиевую чарку и наполнил ее спиртом из фляги.
— На выпей, согрейся! Жизнь тебе, что ли, надоела? Забыла поговорку: не зная броду, не суйся в воду. Давай пей!
— Я не мужик, чтобы спирт глотать.
— Пей, я приказываю!
— Вот еще, нашелся приказчик!
Медникову окружили женщины и силой заставили выпить чарку.
Потом очередь дошла до Шишигина; чарка была еще не налита, а он уже протянул за ней руку.
Бригады багорщиков Богданова и Ермакова с обоих берегов постепенно разобрали затор, распустили сбившуюся в кучу древесину, а застрявшее бревно с помощью лодки и веревок подтянули к берегу, распилили пополам и в таком виде отправили в дальнее плавание.
На берегах снова закипела горячая и дружная работа. Снова затарахтели тракторы, лебедки, загудел людской улей.
— Лиза, айда на этот берег! — кричал Ермаков.
— Нет, я теперь с Шишигиным останусь! — шутила она. И запела:
Выходила на берег Катюша, На высокий на берег крутой.— Пойте, пойте! — говорила она женщинам из бригады Богданова.
Ее поддержали все. Запел даже сам Харитон Богданов, голоса у него не было, но все же пел, как умел.
Потом она села в лодку и подплыла к Ермакову.
— Плохо у вас тут, — сказала. — На нашем берегу лучше.
Лиза встала у длинной поленницы, скинула в воду несколько чурбаков и крикнула на другой берег Богдановой:
— Тетя Даша, давай посоревнуемся?
Дарья Богданова встала у такой же поленницы.
— Думаешь, струшу? Давай!
И поленья полетели в реку.
Обеспечив поварих дровами, Синько отпросился у них проведать Паньку. Все ему здесь было ново, интересно. На душе у него от тепла, от солнца, от запаха подснежников было празднично. Торокину он отыскал в бригаде Ермакова. Вместе с Медниковой она скидывала поленья в воду, хохотала над неуклюжими чурбаками, точно над живыми. Свалившись в воду, они исчезали, а потом всплывали, кружились, словно снова просились на берег. Панька закидывала их другими поленьями и покрикивала:
— Айда отсюда, плыви, плыви! Все бока пролежал на одном-то месте.
Григорий сначала стоял в сторонке, смотрел на ее разрумянившееся веселое лицо, потом сказал:
— Панько, иды до мене.
— Вот еще, пойду, как раз. Айда лезь на поленницу, помогай.
— Айда, Синько, айда, не бойся! — крикнула Медникова. — У нас веселее, чем там с поварихами. И не стыдно тебе: такой здоровый, а чистишь картошку.
— Лезь сюда, Гриша, лезь! — ласково сказала Панька.
Парень помялся, помялся на ногах, потом тряхнул головой, выпятил грудь (а она у него широкая, могучая, стукнуть кулаком — загудит, как колокол), подошел к краю поленницы, нажал на нее плечом и отвалил сразу в воду десятка два толстых метровых плах.