Час героев
Шрифт:
– Сдавайтесь! Группа в Ростове уничтожена, ни одного человека не осталось в живых! Вы проиграли! Вам никто не поможет!
Шамиля убили. Но может – русисты врут? Ведь один раз тоже сказали, что убили – но он же жив? Русисты свиньи, они не могут не врать.
Так ни до чего и не додумавшись, Арсен выполз в коридор – там был Ваха, раненный, но автомат не потерял. Кровь проступала бурым на запыленном камуфляже.
– Ну?
– Не вытащить, Арсен! Зию убили! Меня ранили! Там снайперы... не меньше десятка. Бьют на любое движение. У одного винтовка –
Арсен поднял голову – не к небу, неба не было – к потолку. Глухо, с горловым клокотанием зарычал, как обложенный со всех сторон флажками матерый волк.
– Сдаваться надо, Арсен! Не прорваться! Нас уже четверо осталось.
– Держи сектор!
Ползком – все простреливалось, снайперы били со всех сторон – он сполз вниз по лестнице, которую отец сделал, как в «лучших домах», с естественным освещением из наборного витража, который теперь был разбит вдребезги пулями. Прополз по полу с мебелью, перевернутой, чтобы были баррикады и удерживались пули, свалился в подвал – и только там смог встать на ноги, как подобает мужчине. Проклятые, подлые русисты... они даже тем, как воюют, унижают горцев... мужчина не должен воевать лежа на животе, в постоянном страхе. Если бы эти были мужчины – они бы отложили винтовки и встретились с чеченцами в поле, в бою...
Фонарь, который выронил отец – еще работал, Арсен поднял его, посветил на мать.
– За что отец посадил тебя на цепь?
– Он тебе не отец... – ответила Малика. – Я твоя мать, а он тебе не отец.
– Он мне отец! – ощетинился Арсен. – Он научил меня, как быть мужчиной!
– Он отнял тебя у меня. Убийцы отняли у меня мужа, а Иса отнял у меня сына. Он бросил тебя в бой, где нет чести. Есть только смерть...
Арсен помолчал, не зная, что сказать.
– Это ты позвала русистов? – спросил он.
– Не успела... – Малика откинулась на стену подвала. – Хотела, но не успела.
Арсен достал оставшийся от отца пистолет, прицелился – и дважды выстрелил. Гулко звякнула перебитая в звене цепь.
– Вставай. Я крикну русистам, пусть они не стреляют, пока ты идешь к ним. Если ты хочешь к русистам – уходи. И знай – ты мне больше не мать...
– Эй, русисты! Мы хотим выпустить женщину! Мы хотим выпустить женщину, не стреляйте! Пусть женщина выйдет, а потом убивайте нас, если надо!
Арсен, лежащий у дверного проема, выставил в него какую-то белую тряпку, примотанную к стволу автомата, помахал ею. Русисты в ответ не стали стрелять.
– Иди! – сказал он матери, стоящей рядом, дальше, у окна, прикрывая его, лежал Мамед, у него была «Сайга» и тоже автомат – готовились к штурму дома русистами и бою в самом доме. Спецназ почему-то не хотел продвигаться вперед, может быть, ждали темноты, может – просто боялись.
– Пойдем со мной, сын, – сказала Малика, – тебе здесь нечего делать. Кто-то должен прекратить лить кровь. У меня нет платка, русские не посмотрят на то, как я его брошу, потому что они не знают наших обычаев – но ты-то чеченец. Заклинаю Аллахом – прекрати все это. Ты же никого не убивал.
– Уходи. Иначе я забуду, что ты моя мать. Уходи...
Ничего не отвечая, Малика шагнула
– Стоять! – громыхнуло над полем.
Малика продолжала идти по полю, как слепая.
Бичом хлопнул снайперский выстрел от бронетранспортера, пуля вздыбила фонтан прямо под ногами идущей женщины. Она остановилась.
– Снимите платье и повернитесь кругом!
На самом деле – в требовании полковника Кузанцева не было ничего необычного, он приказал это не для того, чтобы унизить женщину требованием снять одежду. Он не испытывал никакого удовольствия от унижения других людей и этим отличался от трусливых и злобных именно от трусости террористов. Все дело было в том, что полковник долго служил на Кавказе и знал, на что способны чеченские боевики. Надеть на женщину пояс шахида и отправить ее вперед, чтобы подготовить дыру в обороне для прорыва, или просто чтобы забрать с собой хоть несколько осаждающих – да запросто. В Чечне имеет стоимость только жизнь мужчины, жизнь женщины или ребенка не стоит ничего, и ими запросто можно пожертвовать. Приказав женщине снять платье и повернуться, полковник просто хотел убедиться, что на ней не надет пояс шахида.
– Э, Арсен! Этот кяффир хочет, чтобы твоя мать разделась!
Арсен развернулся – и залепил Мамеду со всей силы в лицо, вымещая всю свою злость. Мамед хлюпнул разбитым носом, потекла кровь.
– Пшел на позицию! Убью!
Он знал, как делать – научил отец. Просто зеркальце заднего вида, отломанное с машины – и все видно, а сам ты прячешься за стеной. Отец многому научил...
– Снимите платье и повернитесь кругом! Белье можете не снимать! Потом можете идти дальше! Быстро!
Малика не совсем понимала, зачем это. Но она знала, что должна дойти до командира и попросить за Арсена. Сказать, что там только пацаны и никого больше, что взрослых боевиков уже всех убили. Может быть, она скажет через этот мегафон сыну, чтобы он сдался, – и он одумается и сдастся; в конце концов, Арсен никого не убивал, значит, дадут немного. Может быть, русский командир проявит сострадание к матери, к матери, у которой под пулями сын – наверное, и у него есть сын, и у других офицеров тоже есть сыновья, и если она расскажет про свою беду, а Арсен прекратит стрелять и сдастся – все можно будет решить без крови. Если для этого надо, чтобы она сняла платье – она его снимет, может, русские тогда не станут стрелять...
– А чо это полкан-то? На фига ему надо, чтобы баба разделась?
Задавший этот вопрос молодой казак, лежавший в стрелковой цепи у пулемета в грязной канаве вот уже четвертый час, немедленно получил подзатыльник от более опытного пулеметчика.
– Много понимаешь. Эта баба – она только с виду мирная, нет там мирных. У нее, может, под платьем – килограмм пластида с гвоздями! Вот полкан и хочет глянуть, перед тем как к нам подпускать. Держи свой сектор на прицеле, если она подорвется – чехи пойдут на прорыв.