Час, когда придет Зуев

Партыка Кирилл

— Эх, Лариса батьковна, там такие порядки… Всех не затаскаешь, да и таскать бывает некуда. — И перевел разговор: — Леха, ты-то как? Все в своей кинофикации?

— Да коптим помаленьку. В старшие методисты вот произвели.

— Растешь, молодец! Ну все, пора мне.

— Подожди, я борщ разогрела, — засуетилась Лариса.

— Некогда, некогда, прощевайте! — Сергей полез к ней целоваться. Уже с порога спросил: — Как папаня? Все руководит?

— Со страшной силой! — И Алексей нехотя добавил: — Бросил он мать. Нашел моложе.

Сергей пожал плечами: — Ясно. Извини.

— Адрес-то оставь или телефон!

— Мой адрес не дом и не улица… Сам объявлюсь.

Дверь

захлопнулась, и Лобанов опять пропал. Мать Алексея умерла за два месяца до рождения второй внучки. Волин сильно переживал и, выпив на поминках, едва не подрался с отцом. Но в общем мать ушла как-то незаметно. Ее давно уже почти не было видно и слышно в большой квартире… Роды у Ларисы оказались непростыми, девочка вскоре заболела, пришлось покрутиться. А когда все утряслось, Алексей привычно погрузился в неспешное течение своей жизни, лучшие часы которой он проводил в любимом экранном зазеркалье и всякий раз возвращался оттуда без особой охоты. Он почти не обращал внимания на то, как проходят годы…

Сергей объявился опять неожиданно, позвонил Волину на работу. Оказалось, теперь он живет во втором по величине городе края, женился, получил квартиру и… служит в милиции.

— Кем, кем ты там? — повышая голос, переспросил Алексей. — Следователем, что ли, заделался?.. Ну и что — уголовный розыск? Мне это все равно. Раздолбай ты, а не уголовный розыск!.. Приезжай, пропащая твоя душа!

Лобанов приехал месяца через три, без бороды, осунувшийся, но как прежде угловатый и громогласный.

— Где мундир, начальник? — пытал его Волин, подталкивая в комнаты после объятий и рукопожатий.

— Нет, давай на кухне.

— Так места же — в футбол можно играть.

— Я тебе что, футболист? Ну-ка, пройдемте, гражданин!

— Не командуй. Кокарды не вижу!

По словам Сергея, все у него складывалось хорошо: и семья, и работа. Но Волин, не разучившийся понимать друга, вскоре пришел к убеждению, что приятель его сильно изменился и многого недоговаривает.

Под конец на редкость смирного застолья Волин осторожно закинул удочку:

— Перебраться бы тебе, Серега, в крайцентр. Сколько можно в провинции грязь месить? Проси перевод.

— Не дадут. Там с кадрами напряженка.

— Выдвини вескую причину, похлопочи, — и Алексей добавил от души: — Скучаю я по тебе, честное слово.

Сергей усмехнулся:

— И графиня разрыдалась у него на плече… Может, и перееду. На кой черт мне их перевод.

— Ну, так-то зачем? Надо все по уму.

— Знаешь, — Лобанов вытряс из пачки сигарету, — я так и так уволюсь. Все вроде ничего, но чувствую, что не ко двору я в той фирме. Люди там неплохие, мужики надежные, но какие-то особенные. Дело свое делают — как сапоги шьют. А там не сапоги, ох какие не сапоги! Вот послушай историю. У меня информация есть, что «химики» в спецкомендатуре одного своего замочили и труп спрятали. Тот тип у нас в бегах числится. А стукачок мне донес. Я покрутился, обсосал это дело, вижу — можно убийство доказать. Подхожу к начальнику, так и так. А он мне: подожди, квартал заканчивается, процент раскрываемости нужен, лучше по квартирным кражам поработай. У нас же как! Выцепишь группу, десяток кражонок размотаешь — раскрываемость поднялась. Ладно, жду, воров трясу. В следующем квартале опять подхожу. Он — не до того, угоны транспорта замучили, опять процент упал… Я на оперативном совещании вопрос ставил, все без толку. И главное, все молчат, будто так и надо. На меня еще косяка давят: работать спокойно мешаешь. Хочу рапорт в краевое УВД написать.

— Ну,

это, наверно, частный случай, — вставил Алексей.

— Если бы частный! — Лобанов махнул рукой. — Там, понимаешь, как-то все шиворот-навыворот. Не за справедливость борются, а за показатель соблюдения этой самой справедливости. Я так не умею. Лучше уж вообще не связываться…

Вскоре Сергей опять уехал, но теперь они изредка перезванивались.

А спустя какое-то время — привыкший к своеобразному течению их дружбы Волин не смог бы даже точно сказать, год прошел или все пять, — Сергей действительно уволился, заодно развелся с женой и перебрался в краевой центр.

Но до того Волину довелось побывать на охоте. Как-то в последней декаде октября Сергей неожиданно позвонил ему. После обоюдных ритуальных восклицаний осведомился:

— В выходные чем занимаешься?

— Чем-чем! Альпинизмом! Дома буду сидеть. Проштрафился намедни перед Лариской, грехи надо замаливать.

— Весело живешь! А я на охоту собираюсь. Давай, двигай ко мне, не пожалеешь.

Здесь тайга, а ты, я думаю, дальше городского пляжа природы и не видал никогда.

— Брось, какая охота…

— Нормальная. Хватит кресло просиживать. Проветрись!

Волин рассердился.

— Иди ты к черту, у меня и ружья нет. И вообще, что за манера такая?

— Ладно, если надумаешь и приедешь, позвони с вокзала, встречу. — В трубке зачастили гудки.

В пятницу, вернувшись с работы, Алексей неожиданно, слово за слово, ввязался в крупную баталию с женой, хотя именно с этого вечера намеревался начать процесс «мирного урегулирования».

Хлопнув дверью, он выскочил на улицу. По тротуару мела ранняя поземка, но холодный ветер не остудил его воинственного пыла. К пустынной остановке, шурша шинами по первому снегу, подкатил автобус. Окна его ярко светились, салон был заманчиво пуст. Волин вдруг сорвался с места и вспрыгнул на подножку. Автобус шел на вокзал.

Ранним утром Алексей, ежась от холода, позвонил Лобанову из продуваемой семью ветрами привокзальной будки, в которой не осталось ни одного целого стекла.

Поезд всю ночь шел на север, в этих краях уже вовсю хозяйничала зима.

— Ну, встречай участников сафари…

Та поездка запомнилась Волину на всю жизнь. Хоть Алексея одели и экипировали по всем правилам, сперва ему было холодно и неудобно на протертом сиденье выстуженного за ночь старого служебного автобуса. Отовсюду напирали рюкзаки и снаряжение, сваленные как попало. Хриплоголосый, хмурый водитель и плохо выбритые, через каждое слово бранящиеся матом мужики в телогрейках не вызывали симпатии и даже казались подозрительными. Пейзаж, разворачивающийся за подернутыми инеем стеклами, также не радовал глаз: унылые бетонные заборы, коптящие трубы, ржавые груды металлолома, громадные проплешины пустырей. Волин, кутаясь в Сергееву меховую куртку, злился на себя за глупость и мальчишество.

Сидящий через проход Лобанов поглядывал на него и молча ухмылялся.

Но вскоре промышленная зона осталась позади, автобус покатил по пустынному шоссе между занесенными снегом лугами и редкими, сквозящими жидкой голубизной рощами.

Развязали один из рюкзаков, достали хлеб, сало, соленые огурцы и солдатскую фляжку. В ней оказался злющий самогон. Закусывали по-утреннему, без аппетита, а выпили всего по одной, чтоб не расслабляться и не пыхтеть на тропе.

Подозрительные личности оказались сослуживцами Лобанова, мужиками грубоватыми, но компанейскими, с ходу начавшими величать Волина Лехой, а хрипатый шофер — Серегиным внештатником.