Час кроткой воды
Шрифт:
Потом он не раз думал, как повернулось бы дело, окажись день не таким жарким…
Река дышала влажной прохладой, однако набережная в этот час была пустынна: время для прогулок и лодочных катаний еще не наступило.
– Отдыхаем, – скомандовал Лан.
Люди приглушенно загомонили, радуясь передышке. Лан к их разговору не прислушивался. Он тоже наслаждался мимолетной свежестью, тянувшей от воды, ни о чем не думая и не глядя по сторонам. Поэтому внезапный оклик застал его врасплох.
– Слышь, обходящий, – позвал его Гань, – а
Его огромная ручища указывала на темное пятно в речных волнах.
– Собака дохлая, что ли? – предположил Фан.
– Вот еще не было печали, – сплюнул Нин.
Нин был прав, пусть Лану и неприятно было признавать его правоту хоть в чем-то. Но ведь и в самом деле: какой-то умник собаку дохлую в реку выкинул, а у кого об этом голова болеть должна? Ясное дело, у стражи. Собаку следовало выловить, опознать и наложить на нерадивого владельца штраф – чтобы впредь неповадно было. Приятное занятие, нечего сказать.
Пятно между тем приближалось. Лан пригляделся и ахнул.
– Не собака это! Там человек!
Теперь уже все, даже близорукий Ао, ясно видели, что течение несет к ним человека. Именно течение – сам он не шевелился.
– Все едино мертвый, – выразил общее мнение Фан.
– Все едино вытащить надо, – возразил Лан.
– Так ведь штука нехитрая, – встрял Нин. – Сейчас его течением поближе принесет, багром его зачалить, и дело с концом. Эй, Ласточка, багор сюда давай!
Ласточка протянула багор – но не Нину, а стражнику. Лан и принять багор из ее рук толком не успел, а она уже подоткнула юбку повыше и шагнула с парапета в воду.
– Эй, Забияка… ты это что… куда ты? – оторопело воззвал Лан, отчего-то ощутив себя не стражником, а прежним Дылдой.
Но Ласточка не ответила. Она плыла мощными гребками, и течение оказалось не в силах с ней совладать.
– С ума сошла совсем… – сипло сообщил наступившей тишине Фан.
Лан, вновь из Дылды ставший стражником, уже отложил багор и перевязь с мечом и шагнул к воде – но Ласточка как раз оказалась возле парапета.
– Тащи, – сказала она, приподымая утопленника, и Лан подхватил тело и потянул его на берег.
Следом на парапет выбралась Ласточка, мокрая насквозь и оттого некрасивая до смешного. Но никто и не подумал смеяться.
– Дурная ты, Забияка, – укорил ее Лан. – А вот если бы ты утонула?
Женщина не ответила ничего. Она молча склонилась над утопленником.
– И чего там смотреть? – не выдержал Нин. – Мертвяк, он мертвяк и есть. Сама же видишь, синенький уже.
Ласточка не обратила на его слова никакого внимания. Она перекинула утопленника через колено и резко, энергично нажала на его спину.
– Да брось ты, – увещевал Нин. – Ясно же, что мертвый. Вон, видишь, у него и голова разбита. Небось ударился в воде обо что-то, потому и утоп.
Разбитую голову видел и Лан. И понимал, что так удариться головой самому невозможно. Этого человека ударили по голове. Так что утонул он не сам. Ему в этом помогли.
Дело выходило до крайности скверное. Не просто утопленник – убитый!
Додумать эту мысль до конца Лан не успел – потому что изо рта утопленника хлынула мутная розоватая вода и послышался короткий рваный кашель.
– Счастлив твой бог, Забияка! – выдохнул Лан, не веря своим глазам.
Но поверить пришлось. Выловленный из реки был еще жив – и Лан даже представить себе не хотел, что бы случилось, вздумай он тащить его багром, как мертвого.
– Клади его сюда! – Лан помог Ласточке осторожно положить тело на парапет. – Ничего, дружок… сейчас ты у нас дышать будешь… ты даже и знать не знаешь, как ты сейчас будешь дышать… со всем усердием будешь… руку ему под голову клади, а другую на лоб, да – вот так… а вы что стоите, как приколоченные?! А ну, живо – Нин за квартальным лекарем, Гань в следственную управу, бегом! И чтобы одна нога здесь, другая там!
Когда за его спиной раздался топот бегущих ног, Лан даже не обернулся. Он ритмично нажимал на грудину спасенного обеими руками, как бы сбрасывая в эти резкие нажатия весь вес своего сильного тела, то и дело прикладываясь ко рту бедолаги, чтобы вдохнуть в него воздух.
– Дыши… – время от времени бормотал Лан, сам не замечая того. – Дыши, кому сказано… убью!.. дыши, зараза!..
Колокол Храмовой башни отзванивал начало часа Волка.
– Да-ни!
И тебе привет, дружище. Как дела, как жизнь?
– Данн-ни, Данн-нни, Даанн-нни!
Да что ты? Быть не может!
– Даанн-ннии!
Спасибо на добром слове. И тебе того же.
Долгий отзвук последнего, пятого удара, плыл в воздухе, медленно растворяясь в жарких солнечных лучах.
Вот так и сходят с ума.
Когда начинают с храмовым колоколом разговоры разговаривать.
Но с кем еще может поговорить Дани Ночной Ветер?
Тому, кто заключен под домашний арест, видеться с людьми запрещено.
Стража, стоящая караулом возле дома, как бы не в счет, ведь именно эти люди трижды в день приносят арестованному еду. Но и с ними раговаривать нельзя. Иногда кажется, что никаких караульных нет и вовсе, а еда возникает потому, что трижды в день в дом являются бессловесные призраки.
Хотя нет… наверное, все-таки призрак – он сам. Потому он и не может поболтать с охраной. Они его просто-напросто не услышат. Им нельзя его слышать.
Вот и выходит, что одному только колоколу есть до него дело. Всеми остальными он забыт так прочно, как если бы его никогда не существовало. И пока следствие не завершится, Дани все равно что нет на этом свете. Его даже для сыщиков, по сути, нет. Имеются обстоятельства преступления, которое надо расследовать. Имеется означенный в бумагах подозреваемый по прозванию Дани Ночной Ветер. Он выведен черной тушью в следственных документах и заверен служебной печатью. И он – есть.