Час мертвых глаз

Тюрк Харри

– Что? – спросил Биндиг его.

– Холодно, – ответил Цадо, – чертовски холодно. Биндиг протянул ему бутылку. Цадо безмолвно схватил ее. Он взял также карту, не глядя, и не прекращал при этом стучать зубами. Внезапно он встряхнулся и притопнул пару раз ногами по щебню между рельсами. Он встряхнулся как промокшая собака, и после того, как он успокоился, он сказал достаточно отчетливо, и не стуча зубами: – У меня чертовски плохое предчувствие. Я буду очень рад, когда этот проклятый богом мост останется у нас за спиной.

Он задумчиво посмотрел на сигарету, которая оставалась у Биндига в ладони.

– Дай мне, – попросил он, – может быть, после сигареты я снова стану настоящим, мужественным германцем.

Ни одна шутка ему не удавалась, и он сам не знал из-за чего. У него была только одна мысль: прочь от этого моста и от шести трупов! Такие мысли появлялись у него не в первый раз. Он был приучен к тому, чтобы они появлялись снова и снова, и всегда, когда они приходили, они изматывали его.

Трое солдат снова вытянули старшего официанта на дамбу.

Он потянулся пару раз, потом отцепил крючок каната от пояса и расстегнул пряжку. Они видели, что он протянул с собой провода от подрывных зарядов на дамбу. Это продолжалось несколько минут, потом он вместе с другими выдолбил глубокую яму в грунте под рельсами. Один из солдат притащил сюда ручные гранаты. Они сложили их под рельсами и присыпали землей. Старший официант внимательно слушал, склонив набок голову. Пот тек у него по обмазанному сажей лбу, и его руки были окровавлены от работы над опорами. Когда Биндиг подошел к нему, тот хрипло сказал: – Мы дадим это сделать самому следующему поезду. Он быстро собрал провода и занялся подготовкой взрывателя. У него была своя система, которую нельзя было прочитать ни в одной инструкции по минно-взрывному делу. Он работал с крохотной батарейкой. Но батарейка была только оборудованием. Решающим был способ, которым он устанавливал свою взрывчатку. Он называл это „сделать кучу". Это было его абсолютной тайной, как ему удавалось заставить взрывчатку детонировать иногда под паровозом, а иногда в середине эшелона. Это зависело от того, ехал ли поезд на высокой железнодорожной насыпи или по плоской земле. Он ориентировался в действиях и точно рассчитывал вес взрывчатки чуть ли не до грамма. Он участвовал в учебном курсе подрывников у саперов, и когда он после этого снова вернулся в роту, он принес в запечатанном конверте свою оценку, из которой Тимм вычитал, что он совершенно неподходящий человек для задач по подрыву. Но Тимм все же использовал его и после первой операции он уже знал, что старший официант мог взрывать лучше, чем руководитель учебного курса у саперов.

Он лежал на животе и укреплял провода детонатора. Это продолжалось долго, прежде чем он, наконец, поднялся и еще раз окинул все взглядом. Он измерил еще раз дистанцию от обеих опор до места, где лежали ручные гранаты, и результат, кажется, удовлетворил его. Потом он быстро и решительно повернулся к другим и закричал: – Вперед! Готово! Теперь все прочь!

Тимм довел их до опушки леса на севере моста. Это был заросший смешанный лес. Стоило сделать несколько шагов, как больше ничего нельзя было видеть. Рядом с железнодорожной линией шла дорога, которая вела в сторону фронта. Но они не пошли этой дорогой. Они искали для себя, всегда идя по парам, маленькие, спрятанные тропки, которые вели к озерам, между которыми их должен был забрать самолет. Через несколько минут на опушке леса стало тихо. Люди исчезли. Только Биндиг и Цадо сидели, прислонившись спинами к могущественному буку, перед лесом. – Последние, – недовольно произнес Цадо, – как всегда! Он полез в карман и разломал шоколадный батончик на две части. Биндиг взял половину, а Цадо сказал: – Если мы снова заберем их домой, их все равно сожрут бабы. Он часто говорил о женщинах, но в деревне, где они квартировали, была только одна. Темноволосая женщина, не высокого роста, но с крепкой, хорошо сформировавшейся фигурой. Она жила на своем хуторе, и говорили, что она вдова. У нее был только один молодой, глухонемой, слабоумный слуга. Когда они вошли в деревню, они нашли эту женщину. Кто-то однажды спросил ее, была ли она в деревне, когда ее заняли русские. Она ответила, что это ее миновало, но сказала это с таким видом, что солдаты перешептывались между собой, мол, вряд ли она кого-то к себе подпустит, наверняка, она крутит со своим слабоумным батраком. Иногда солдаты на каком-то грузовике отъезжали на несколько километров на запад, в деревни, где еще жили люди. Там были девочки. Испорченные, из-за перемещения фронта то туда, то сюда, выбитые из колеи молодые девки, корыстные и деловые. Там были женщины, которые предлагали своих дочерей полковому каптенармусу за мешок сахара и такие, которые делали это ради нескольких банок рыбных консервов.

Цадо жевал шоколад как хлеб. Когда он съел его, он взял сигарету, которую засунул ему Биндиг. Они курили, скрывая в ладони маленькие светлые огненные точки. Из леса слышалось тонкое пение. Поднялся легкий ветер и заставил голые ветки качаться туда-сюда. Звезды беспокойно мерцали, и воздух пах морозом.

– Только бы этот проклятый поезд прибыл поскорее, чтобы мы смогли убежать… , – ворчал Цадо. Он больше не дрожал. Теперь на нем снова была каска и пистолет-пулемет, так же, как и у Биндига. Но они сохранили шинели часовых и натянули меховые шапки на каски. Шинели еще могли им пригодиться этой ночью.

– Я уже боюсь дома…, – тихо сказал Биндиг. – Тогда они все возвращаются, и видно их глаза. Это всегда то же самое. От них нельзя избавиться. Я думаю, мы больше не избавимся от них за всю жизнь…

– Всю жизнь…, – произнес Цадо устало, – кто знает, как долго это еще продолжится. У нас больше нет жизни. Мы – только лишь трупы в отпуске. Только не начинай теперь размышлять над жизнью, у меня больше нет так много водки.

Биндиг резко поднял голову и прислушался. Цадо наблюдал за ним с маленькой улыбкой.

– Поезд…, – сказал Биндиг.

Цадо кивнул. – Я знаю. Я услышал его уже давно. Дай ему подъехать.

Они могли отчетливо видеть мост. Это был прекрасный мост. Звездный свет отбрасывал слабое мерцание на

лекальные тесовые камни. Он поднимался посреди заросшего кустами ландшафта как украшение, которое потерял какой-то великан, и оно просто осталось лежать здесь между акациями и буками. Поезд приближался как опасная, черная змея. Он ехал из глубокого тыла. Платформы с танками. Один танк за другим. Всегда одного типа. Массивные Т-34 с горизонтально закрепленными пушками. Они лежали на платформах как нерасторопные гиганты, на первый взгляд, неспособные передвигаться. Как мертвые доисторические животные с печально опущенными хоботами, которые застыли во время движения, закоченели.

– Дружище, – прошептал Цадо, – сегодня это окупилось. Этот поезд, а потом мост…

Они потушили сигареты. Локомотив въехал на мост. Они поднялись автоматически, и вышли между деревьями, не теряя, однако, мост из виду, они видели его так же хорошо, как раньше.

Старший официант из Штутгарта установил крохотную задержку во взрывные заряды. Паровоз как раз ехал над тем местом, где он установил контакт. Но он проехал дальше, невредимо, и протянул еще второй, третий, четвертый вагон над контактом. И тогда огни вырвались из обеих средних опор, и спустя доли секунды прокатилась воздушная волна от взрыва, гоня перед собой трескучий гром. Расчет старшего официанта оказался точным. Поезд катился дальше, в то время как взрывчатка разорвала опоры. Затем огромная дыра внезапно возникла посреди моста, и задние платформы провалились в эту дыру. Других, которые уже проехали над этим местом, потянуло назад. Ручные гранаты отрывали рельсы под колесами вагонов, и у тяжелых гигантов сразу же исчезла твердая опора. Они наталкивались одна на другую, с хрустом и грохотом, падали на бок, переворачивались бесконечно медленно, один за другим, затягивая друг друга в пропасть, падали, увлекая других за собой. Грохот сталкивающихся танков потрясал воздух. С хлопками и с гремящим шумом, наваливаясь друг на друга, они скользили вниз с откоса и ударялись о дно реки. Локомотив встал на дыбы. Его котел взорвался с криком, похожим на крик человека. Чад, водяной пар и зарево пожара соединились над величественными грудами развалин, загрязняя ясный, холодный лик ночи. Искры взлетали и быстро догорали в своем полете в сторону безучастных звезд.

Шум не стихал. Шипение пара продолжалось. Тонкое шипение, которое смешивалось с пением ветра, слабое, как последний вдох умирающего. Биндиг почувствовал, как кто-то потянул его назад за рукав. У Цадо в руке был пистолет-пулемет. Он был готов уходить. –Иисус, Мария, – произнес он шепотом, – Иисус, Мария и Иосиф, что только может сотворить этот недомерок с чемоданам взрывчатки. Им понадобится целая неделя, пока они все это уберут…

Они ощупью искали дорогу мимо деревьев, глаза медленно привыкали к темноте леса.

– Он точно знает, что делает, – шептал Цадо. – Он заложил взрывчатку так, что поезд не мог свалиться весь, так как иначе они убрали бы всю кучу через несколько часов и… Ну, бери карту. Где-то там еще будет дорога, которую мы должны пересечь…

У Клауса Тимма этой ночью было плохое предчувствие. Он уже не одну ночь провел за линией фронта и иногда целыми днями бродил в тылу сражающихся войск. Он прошел Крит и Сицилию. И он выполнил много таких задач, как сегодня ночью. Но у него было какое-то плохое чувство, когда он с пятью солдатами вышел к опушке леса, которая была последним местом, с которого можно было видеть мост. Все шло слишком гладко сегодня ночью. Во всех деталях все проходило точно так, как было спланировано заранее. Это всегда было плохим знаком. Не было ни одной операции такого рода, при которой не произошло бы что-то непредвиденное. Возможно, что взрывной заряд, который старший официант установил среди остатков висящего на мосту поезда, не сработает. Тимм подозвал своих людей, перед тем, как они отправились в путь через лес. Он присел на корточки между ними, и он снова стал старым Тиммом, человеком, который точно знает, что делает, и который не обращает внимания ни на какие уставы, если требуется противопоставлять свою собственную, лучшую голову и лучший инстинкт инстинкту других. Он пустил по кругу пачку сигарет, и мужчины зажгли свои сигареты от микроскопически маленького огня его зажигалки.

– После этого больше не курить, – произнес он мимоходом. – Вы ведь не знаете, что лежит справа и слева от вас.

Он был уверен, что его люди выполнят этот приказ; так как он заботился о том, чтобы его распоряжения никогда не были настолько неудобны, что они вызвали бы негодование.

– Я обдумал это так, – сказал он потом, сбивая пепел с сигареты мизинцем, – мы уничтожим все наши карты. Кроме одной. Я возьму ее. Он подождал реакции, но она была именно такой, какую он ожидал. Он снова начал размышлять над тем, что сегодня все шло слишком гладко. Солдаты вытаскивали карты, но прежде чем отдать их ему, они точно запоминали путь, по которому им следовало идти. Найти дорогу было просто. Все тропки в этом лесу вели к его северному краю. Туда должны были идти солдаты. И оттуда начиналась заросшая деревьями и кустами территория, на которой находились оба озера, между которыми они должны были пройти. Территория и позже не менялась. Здесь была лишь одна дорога. Они должны были пересечь ее. Затем продолжать двигаться между рощами и кустами, километр за километром, всегда на север, до следующего озера. За этим озером была широкая, ровная площадка. Там должен был приземлиться самолет. Найти это место было просто. Нужно было запомнить только направление. Маленький старший официант первым отдал Тимму свою карту. Он положил ее ему на колено и проворчал: – Теперь есть звезды, и утром будет видно, где север.