Час мертвых глаз
Шрифт:
– Мы трусы, – сказал Биндиг, – вот это несомненно.
– Заткнитесь! – внезапно зарычал Тимм. Он поднялся немного и наморщил лоб. – Занимайтесь своими проклятыми спорами где-то в другом месте! Лучше выспитесь!
Он снова опустил голову, и игроки в карты продолжали играть в «очко». При этом они стали разговаривать немного тише. Русские закурили. На их лицах было что-то роковое, боязливое.
– Мы трусы, – сказал Цадо горько, – мы, большие трусы, провернем для них сегодня или завтра ночью снова какое-то дело, и именно потому, что они этого хотят.
– Как раз поэтому, – сказал Биндиг. – Я это теперь знаю. Так как мы слишком трусливы, чтобы этого не делать, мы это делаем. Мы оба. Мы точно знаем, что происходит, но мы сидим здесь и ждем приказа Тимма. Вот так.
– Как же я буду радоваться, когда для меня вся эта опасная чушь закончится, – произнес мрачно Цадо, – как я буду рад! Я пойду работать в первый попавшийся цирк. Хотя бы осветителем. Или чистить конюшни. Наплевать, лишь бы все это было позади…
Часовой засунул голову в проем двери. Он сказал им, что им нужно готовиться, самолет стартует через полчаса.
Но они были уже готовы, и им больше нечего было делать. Они получили все, что нужно было получить. Оружие, взрывчатку, гранаты, зажигательные заряды. На ремнях у них висела белая ткань, и они накинули бы ее на себя, если бы потребовалось. Им нужно было лишь взять свои парашюты и строем прошагать до самолета. Это было последнее, что им нужно было сделать.
Тимм поднялся и поправил свои ремни. Он выглядел дерзко в форме красноармейца.
– Встать, ребята, – закричал он, – начинается серьезное дело.
Он подождал мгновение, пока не стало тихо. Затем он кратко сказал: – Парни, сейчас мы пойдем туда, чтобы показать им, что мы можем. Никто не знает, как это кончится. Каждый из нас может погибнуть. Но это безразлично. У нас трудное задание, которое многое потребует от нас. Но мы тяжело тренировались последние дни. Мы тренировались настолько тяжело, что некоторые из вас еще носят повязки на коленях. И с такой же твердостью мы выполним наше задание. Каждый, кто тверд, вернется назад, помните об этом. Мы покажем им, что мы умеем биться так же хорошо, как армия умеет бежать. Точите ножи, ребята, сегодня ночью никто не выживет никто, кто попадется вам в лапы! Сегодня ночью снег станет кровавым! Встать и приготовиться!
Игроки спрятали свои карты. Обер-ефрейтор недоверчиво держал против света листок, на котором записал свои выигрыши. Русские встали и ощупывали свое оружие.
– Вот оно, – тихо сказал Цадо Биндигу, – всегда, как только это начинается, все забыто. Тогда я замечаю, что они сделали из меня. Тогда Клаус Тимм – мой лучший товарищ, и я чувствую поток воздуха у двери отсека и толчок, когда вытаскивается фал и когда раскрывается парашют. Тогда я чувствую, как вздрагивает в руке пистолет-пулемет, и я хотел бы громко кричать. Я слышу все приказы, и я вижу, как мы на Крите влезаем на горы, с засученными рукавами, с сигаретой в углу рта. Я вижу всех девочек, которые нам когда-нибудь махали – ах, какие же мы, все-таки, ничтожества!
Взлетела только одна машина. Они сидели в ней очень тесно. Один прижимался к другому, и у каждого из них была одна мысль: когда они повезут нас назад, мы будем сидеть уже не так плотно.
Операция «Кладбище»
Обе дороги, которые пересекались в паре сотен метров от цепочки озер, шли из Берзиников и Зегари. Это были две обычные грунтованные дороги, пересекавшие заснеженную зелень лесов, которые были здесь темны и непроницаемы. У всей местности было что-то естественное, на первый взгляд незатронутое людьми. Снежные заносы лежали белым и чистым. Лед озер был покрыт плотным снежным покровом, и на неприкосновенном снегу только время от времени был заметен след дикого зверя.
Только эти обе дороги говорили, что люди тут есть. Они были оживленными. Снег был убран в стороны, а земля была местами перекопана колесами и гусеницами машин, из-за чего снег приобрел грязную окраску. Возможно, именно из-за сильного движения по обеим дорогам территория вокруг перекрестка казалась неприкосновенной. У солдат не было времени выходить из их машин. Им приходилось использовать все свое внимание, чтобы как можно скорее оставить эту заснеженную дорогу за собой и доставить их машины в места складирования вокруг Судавии. Здесь гул пушек можно было слышать время от времени лишь как слабое бормотание, и то лишь тогда, когда огонь вели крупные калибры. Было так тихо, что можно было подумать, что война давно забыта. Но когда снова и снова по дороге проезжала очередная колонна, или несколько тяжелых машин с трудом пробирались через снежные заносы, было видно, что мир в заснеженных лесах был только кажущимся.
Клаус Тимм не долго задержался на перекрестке. Там все было так, как он знал это по учениям перед операцией. Поэтому он скоро снова отошел назад в лес, лежавший к западу от перекрестка. Он прошел мимо укрытия своих солдат и махнул рукой часовому, который хотел приблизиться к нему, чтобы он этого не делал. На ходу он поднял воротник шинели. Он мерз. Он сам не знал, почему ему сразу стало так неприятно на душе. У него никогда не было малярии, но он чувствовал, что у него был жар, с тех пор как он сел в самолет.
Пока он крался вперед между засыпанными снегом ветками елей, он старался в точности запомнить каждую самую мелкую деталь местности, чтобы достаточно хорошо знать ее через несколько часов, и ориентироваться в темноте. Он видел свою тень, бегущую перед собой, когда он пересекал поляну. Стоявшее сбоку солнце отчетливо изображало на снегу его верхнюю часть туловища и голову с неуклюжей меховой шапкой. Сделай скачок, думал он одно мгновение, перепрыгни через тень! При этом он улыбался, и улыбка относилась к поговорке о собственной тени, через которую никто не может перепрыгнуть.
Тогда он нашел боковую дорогу.
Это была относительно широкая дорога. У Тимма не было сомнения, что машины, не медля, выбрали бы ее. Она мягко ответвлялась от главной дороги и извивалась по лесу. Тимм следовал по ней, пока не добрался до дровяного склада, о котором они говорили в дивизии. Он тщательно осмотрел место и пришел к выводу, что не могло и быть лучшего места для того, что они планировали этой ночью.
Лес был безлюден и тих. Было холодно и солнечно. На ветвях деревьев несколько дней назад возникли маленькие блестящие сосульки. Тимм мимоходом отломал одну и засунул между зубами. Холод льда был приятен. Но он не утолял жажду, а Клаус Тимм хотел пить. На противоположном краю дровяного склада он присел на пень, который возвышался на несколько сантиметров над снегом, и зажег сигарету. Жмурясь, он следил за дымом, который поднимался мягкими завитками и медленно растворялся в ясном воздухе. Свет дня становился красноватым. Тени становились больше и темнее.