Час новолуния
Шрифт:
Губительная зернь оказалась на поверку не слишком захватывающим занятием. Волнение ушло, однообразный ход игры начинал уже утомлять — кости катились с безразличным перестуком, в котором ничего не оставалось от потустороннего, нездешнего значения, что слышалось поначалу возбуждённому новичку.
Подрез остановился, ему тоже поднадоело.
— Нагар сними, — велел он девчонке и, отвалившись на спинку стула, раскинув руки, завёл взгляд в прокопчённый потолок.
После затяжной борьбы общий Федькин выигрыш составлял пять щелкунов.
— А то давай после каждого кона поднимать ставку вдвое, — Подрез, не прикрываясь даже кулаком, разинул в зевке пасть. — Вот у тебя пять щелкунов, а в следующий раз десять. Да что объяснять, лучше меня знаешь!
Лучше Подреза Федька не знала, но краем уха о такой, сугубой игре слышала. «Придётся, видно, попробовать, — решила она, — иначе не узнаешь, что такое зернь». Размеры явления познаются в крайних его выражениях.
— Ладно, давай кидать, — пожала она плечами, словно речь шла о всё той же неспешной тягомотине.
Следующим коном пять Федькиных щелкунов обратились в десять. Пять и десять — у неё стало пятнадцать, но играли дальше не на итог, а на последнюю ставку. То есть десять стали в этом коне двадцатью. Их и взял Подрез. После чего за вычетом Федькиного выигрыша — за вычетом пятнадцати Федькиных щелкунов — у него стало пять. Теперь игра началась как бы заново — с пяти. Один выигрыш соперника возвращал игру к началу, и прежний победитель обращался в проигравшего, имея вместо большой победы маленький проигрыш, этот проигрыш и становился опять начальной ставкой.
Ещё раз выиграл Подрез и прибавил себе десять щелкунов.
В следующий раз у Федьки выпало девять очков: три, три и три.
— Девять! — объявила Федька, скрывая возбуждение. Хорошая сумма, основательная надежда на выигрыш. — Девять, так? — обратилась она за подтверждением к такальщику.
Бросил Подрез: одиннадцать.
Федька проиграла рубль. В этот раз ведь Подрез набрал уже двадцать щелкунов, и пятнадцать у него было. Тридцать пять щелкунов в итоге — рубль с копейками. Рубль — это и был тот безопасный предел, который Федька положила себе, когда села играть.
Она заколебалась. Один выигрыш — и квиты. Один проигрыш... На этот раз Подрез прибавит себе сразу сорок щелкунов — второй рубль за бросок костей. Однако сколько бы ни побеждал Подрез, каких бы невероятных сумм ни набрал, первый же проигрыш уничтожит все им достигнутое, а Федькой потерянное. Не может он побеждать без конца, без осечки. Значит... Значит, штука в том, кто и когда остановит игру, встанет из-за стола. Когда Подрез посчитает: хватит. И хватит ли ему благоразумия не зарываться.
Не поднимая глаза, чтобы не встретить возражения, Федька начала сгребать кости, ничего ещё на самом деле про себя не решив... Голова шла кругом, как от водки. Она не знала, на чём остановиться, а, остановившись, в следующее мгновение уже не помнила, что это было.
Одна победа, чтобы вернуть деньги. Всего одна. Девчонка-такальщик стиснула кинжал. Девчонка понимала, что происходит.
Кости легли на ладонь в ряд, пустой стороной кверху.
Подрез не торопил... и не похоже, чтобы особенно волновался. Предел его, значит, лежал много дальше Федькиного. Несколько конов — два или три — страшно подумать, какие то будут деньги! — оставались у неё, чтобы перехватить удачу...
Святые угодники! Бросила через большой палец.
Два очка.
Зинка молчала, уставившись на майдан. Гладкое лицо её не выдавало чувства, но в самой неподвижности черт угадывалось возражение.
— Так, — вымолвила она жалким голосом. — Так...
Спасти Федьку могло бы везение необыкновенное — когда бы Подрез выкинул одно очко или пусто. На худой конец, те же самые два. В сущности, у Федьки...
Десять! Десять — увидела она расширившимися глазами. Подрезовы кости легли, как прилипли.
Зинка молчала.
— Ну? — обернулся к ней хозяин. — Не слышу.
— Так...
В итоге Федька проиграла семьдесят пять щелкунов.
— Хватит, — сказал Подрез вдруг, отодвигаясь от стола.
Федька обмерла. Она совершенно не ожидала этого. Она почему-то думала, что Подрез будет играть не на выигрыш, пусть даже большой, а на уничтожение. Она не просто так думала, она знала это. И обманулась.
— Ещё три кона, — сказала она, сообразив простую вещь. Вся штука в том, чтобы Подрез не мог оборваться по своему произволу. Он должен быть связан заранее назначенным количеством конов. И тогда... Из трёх раз ей достаточно выиграть один, чтобы все спасти. — Ещё три кона, ровно три кона, — повторила она, стараясь не выдать напряжения голосом.
Подрез лениво раздумывал.
— Ладно, — усмехнулся он наконец. — Ладно, Феденька, ешь меня с потрохами. Даю три кона.
Подарил.
Федька перевела дух: в ожидании ответа она и вздохнуть забыла.
Теперь... теперь не торопиться. Спокойно и неспешно. Теперь Федьке казалось, что она проиграла так быстро, а, главное, так легко и безостановочно по той не осознанной прежде причине, что суетилась. Подрез вот не суетится.
Она закрыла глаза и пошевелила пальцами. Отстранив от себя лишнее, и надежды, и страхи, она уловила заполняющее всё её существо биение сердца. Гулкий ход жизни. Растворившись в размазанной красками темноте, Федька собралась, чтобы заговорить нетерпение крови. Каждый следующий толчок чуть слабее, чуть реже... чуть увереннее и спокойнее... ещё спокойнее... спешить нам ни к чему... Сердце не давалось. Облепленное путами, оно ходило и не давалось... Но вот непонятно откуда пришедшее мгновение приняло сердце в объятия — замедленно, словно с опаской подкативший удар Федька вобрала в себе... и овладела.
Когда она подняла веки, распоряжаясь собой, как вещью, встретила тусклые глаза Подреза. Одурманенный водкой, Подрез не чувствовал перемены. Не найдя в себе силы встревожиться долгим Федькиным забытьём, он как будто бы придремнул и вряд ли сейчас понимал, как много, как мало прошло времени.
Федька собрала кости и с полнейшим самообладанием бросила: восемь. Так? Так.
Не изменяя одурманенной своей повадке, бросил Подрез: девять. Так? — зевнул он.
Зинка молчала, нацелив блестящим лезвием кинжала в низ живота. Не худо было бы её встряхнуть. Хозяин это помнил и понимал, он потянулся ударить. Но замешкал — занёс руку, как будто бы размышляя... и вяло хлестнул её по щеке. Девчонка дёрнулась: